Сергей Есенин. Биография - [24]
Великая княгиня Елизавета Федоровна. 1913
Во-вторых, что еще важнее: основной целью приезда “сказителей” в Москву было выступление перед великой княгиней Елизаветой Федоровной и ее ближайшим окружением. Разумеется, это тоже не могло понравиться законодателям литературного Петрограда. Ведь, по традиции, еще с 1905 года все они, за редчайшим исключением, были настроены по отношению к царскому двору крайне негативно.
Эта лютая эпиграмма в 1905 году была написана не Демьяном Бедным и не Глебом Кржижановским, а символистом Федором Сологубом. Начавшаяся Первая мировая война лишь сперва воодушевила, а потом еще больше обозлила передовую интеллигенцию.
Как мы еще увидим, откровенно вызывающее поведение Клюева и Есенина диктовалось стремлением преодолеть зависимость от модернистов и попытаться вести собственную линию не только в искусстве, но и в общественной жизни.
Храм Покрова Пресвятой Богородицы Марфо-Мариинской обители
Фотография О. Гусарова. 2005
В первых числах января поэты выступили в стенах Марфо-Мариинской обители, словно специально построенной для восприятия стилизованных под русскую старину “сказаний”. Главный храм обители, возведение которого по проекту А. В. Щусева было завершено в 1912 году, совмещал в своем облике черты стиля модерн с элементами средневекового новгородско-псковского зодчества. Расписывал храм Михаил Нестеров[259].
“По их словам, – писал Стулов полковнику Ломану о Клюеве и Есенине, – они очень понравились Великой Княгине и она долго расспрашивала их о прошлом, заставляя объяснять смысл их сказаний”[260]. 12 января, “уже в новых костюмах”, но еще в старых сапогах, поэты читали стихи “лично у Великой Княгини в ее доме”[261]. Присутствовавший на этом чтении М. В. Нестеров в воспоминаниях оставил не слишком приязненный портрет Есенина: “Начал молодой: нежным, слащавым голосом он декламировал свои стихотворения. Содержания их я не помню, помню лишь, что все: и голос, и манера, и сами стихотворения показались мне искусственными”[262].
Самое парадоксальное заключается в том, что в начале 1916 года Есенин-поэт, может быть, как никогда прежде был далек от создававшегося им образа наивного пастушка. 10 января газета “Биржевые ведомости” напечатала его стихотворение “Лисица”. Здесь нет и тени лубочного псевдо-славянского стилизаторства, хотя диалектные и устаревшие слова встречаются не раз и не два[263]. Весомо и зримо есенинское стихотворение свидетельствовало о подлинном, не заемном мастерстве рязанского поэта:
“Я был поражен достоверностью живописи, удивительными мастерскими инверсиями, – вспоминал Валентин Катаев свое первое впечатление от этого стихотворения. – <…> Прелая морковь доконала меня. Я никогда не представлял, что можно так волшебно пользоваться словом. Я почувствовал благородную зависть – нет, мне так никогда не написать! Незнакомый поэт запросто перешагнул через рубеж, положенный передо мною Буниным и казавшийся окончательным”[264].
Сергей Есенин и Михаил Мурашев. Петроград. Апрель 1916
15 января 1916 года новые сапоги Клюева и Есенина были наконец готовы. Эту обнову “сказители” опробовали 21 января в собрании московского “Общества свободной эстетики”, где новокрестьянские поэты читали свои стихи. “Сшили они себе боярские костюмы – бархатные длинные кафтаны; у Сергея была шелковая голубая рубаха и желтые сапоги на высоком каблуке, как он говорил: “Под пятой, пятой хоть яйцо кати”, – вспоминала Анна Изряднова. – <…>В “Эстетике” на них смотрели как на диковинку”[265]. “…Ломание их в литературе и маскарад на вечерах – мне не нравятся, – писал Л. Клейнборту Семен Фомин, в прошлом соратник Есенина по радикальному крылу Суриковского кружка. – Пожалуй, они далеки от настоящего народничества”[266].
Приведем фрагмент из мемуаров еще одного посетителя этого вечера – Ивана Розанова. Он изобразил молодого Есенина как “парня странного вида”, на котором “была голубая шелковая рубашка, черная бархатная безрукавка и нарядные сапожки”. “Но особенно поражали пышные волосы, – продолжает Розанов. – Он был совершенно белоголовый, как бывают в деревнях малые ребята. Обыкновенно позднее такие волосы более или менее темнеют, а у странного нарядного парня остались, очевидно, и до сих пор. Во-вторых, они были необычайно кудрявы. Возникало подозрение, не завит ли он или… хотелось подойти и попробовать, не парик ли?”[267]
23 или 24 января Клюев и Есенин возвратились в Петроград и сразу же предстали перед своим высоким покровителем полковником Ломаном. Мы не знаем, как он отреагировал на сценические наряды “сказителей”. Зато доподлинно известно, что на малолетнего полковничьего сына Юру “молодой кудрявый блондин вканареечного цвета рубахе и русских цветных сапогах на высоченном каблуке”
