Сергей Дягилев - [46]

Совсем иначе оценивает эту выставку художник Михаил Нестеров: «Дягилев имеет хороший вкус, что показала собранная им чудная коллекция акварелей. Это истинное удовольствие…» Дягилевская выставка, несомненно, отражала модные веяния и знакомила русское общество с современными художественными исканиями на Западе. Её познавательная сторона, имеющая немалую ценность, в конечном итоге могла стимулировать развитие отечественного искусства. Вместе с тем выставка английских и немецких акварелистов, как заметил российский искусствовед Г. Ю. Стернин, «предвещала рождение нового направления в выставочной политике», суть которого состояла в том, чтобы не угождать вкусам широкой публики, а прививать ей новые художественные вкусы. Из архивных документов известно, что дягилевскую выставку в Музее Штиглица посетили более семи тысяч человек, из них 6773 «интеллигентного класса».

К вернисажу Дягилев подготовил и издал каталог. Он сам построил состоящую из четырёх частей экспозицию, которая оказалась настолько удачной, что вскоре он получил от Императорского общества поощрения художеств предложение об организации двух выставок — скандинавской и английской. «Первая окончательно решена, вторая пока нет. Первая крайне меня интересует, вторая менее», — информировал Дягилев Шуру Бенуа в апреле 1897 года.

Поставив цель учредить «новое передовое общество», в начале мая он провёл собрания молодых художников в Петербурге (у себя на квартире) и в Москве (в мастерской Елены Поленовой). Дягилев загорелся этой идеей и не хотел откладывать её в долгий ящик, однако художники объединяться не торопились. По предложению Льва Бакста, которого поддержал Валентин Серов, на собрании было принято решение: в этом году общество не основывать, а устроить только выставку. «Первый год <…> выставка будет устроена от моего личного имени, причём не только каждый художник, но и каждая картина будет отобрана мною. Затем будет образовано общество, которое будет работать дальше, — сообщал Дягилев Бенуа в Париж. — Выставка предполагается у Штиглица от 15 января до 15 февраля 1898 года. Ты, конечно, понимаешь, кто входит в состав общества: москвичи, которые страшно ухватились за мою мысль, финляндцы (они ведь тоже русские), а затем кое-кто из русских парижан <…> Итак, надеюсь, что ты примкнёшь к нам, а не к Альберовскому болоту. То, что я пишу, не есть лишь проект — это дело решённое. Ответь моментально, как ты к этому относишься. На днях ты получишь от меня по этому поводу подробное официальное письмо».

Последняя новость от Дягилева поставила Бенуа действительно в трудное положение, поскольку его брат Альбер также задумал учредить художественное общество. «Всей душой я был с Дягилевым и с моими друзьями, и в то же время мне было очень неприятно огорчить брата, ибо сочетать ту и другую затею было немыслимо, — вспоминал Бенуа. — К счастью, эти терзания мои через два-три месяца кончились сами собой. Альбер понял, что ему никакого общества не сформировать…» Впрочем, и Дягилев в силу разных обстоятельств официально не создал тогда объединения молодых русских художников.

Готовясь к скандинавской выставке, Дягилев всё лето 1897 года объезжал мастерские художников в Швеции, Дании и Норвегии. Некоторых скандинавов он разыскал во Франции. «За эти три месяца я целые дни видел картины, и только картины», — рассказывал он Бенуа, с которым встретился в Бретани. А в Дьеппе — при содействии французского портретиста Бланша — Дягилев познакомился со скандально известным писателем Оскаром Уайльдом, а также с английскими художниками, представителями эстетизма — Чарлзом Кондером и Обри Бёрдсли (примерно за полгода до смерти последнего).

Наиболее яркие впечатления Дягилев получил в Швеции от встречи с живописцем Андерсом Цорном, у которого он прожил несколько дней в деревне «на холмистых берегах озера Сильян». «Мне было невыразимо странно видеть Цорна у себя дома, в неожиданной для меня обстановке, после всего ослепительного блеска, в котором я видел его в парижских салонах, в гостиных Лондона или в галерее портретов великих художников во флорентийской Уффици, — вспоминал Дягилев. — Цорн собственноручно доканчивал постройку своей виллы, следил за вбиванием каждого гвоздя, делал рисунки для каждой двери и длинными кистями проходил декорации на огромных ширмах в своём ателье. <…> Всё было грациозно, элегантно отделано, и на всём лежал отпечаток уютного деревенского дома. После обеда хозяева предложили мне, так как было воскресенье, пойти посмотреть на деревенские танцы на берегу озера… Оживление царило повсюду, и несколько десятков пар, обнявшись за талию, танцевали нечто среднее между вальсом и полькой. Не успели мы близко подойти к танцующим, как я утерял Цорна из вида и только через несколько минут рассмотрел его среди танцующих пар…»

«Как мог появиться этот далёкий северный крестьянин с такими тонкими руками аристократа?» — удивлялся Дягилев, вспоминая артистический и в некотором смысле двойственный образ знаменитого Цорна, скинувшего «свой обычный крестьянский костюм из простого тёмного сукна» и появившегося перед обедом в «элегантном английском платье». Свои записи, которые первоначально делались наверняка для альбома «Моё знакомство с великими людьми», Дягилев вскоре использовал в статье «Современная скандинавская живопись», опубликованной в журнале «Северный вестник».