Серьёзные забавы - [13]
(Вордсворт, 1802).
Трудно удержаться от соблазна дополнить главу, посвященную Уайтхедом Чаттертону, беглым взглядом на другие поэтические отклики, вызванные смертью талантливого юноши.
Из английских поэтов Вордсворт не единственный, кто оставил восторженный отзыв о Чаттертоне. Чаттертон — идеальный герой романтической литературы: гениальные способности, нужда, страдания, ранняя смерть, театральность поведения, наконец, сама маска, которую он по доброй воле надел на свое лицо, тайна, окружавшая его. Он так и просится на страницы романтической драмы, поэмы, сонета. Уже упоминалось, что многие романтики были заворожены этой яркой, трагической и загадочной личностью. Блейк написал балладу «Король Гвин», сюжет которой — что любопытно — он позаимствовал у самого Чаттертона, Альфред де Виньи — знаменитую драму «Чаттертон». Вот взволнованный панегирик Колриджа, даже несколько неожиданный для глашатая простоты и естественности в поэзии:
Видимо, сама фигура Чаттертона настраивала поэта на высокий лад. Кстати, и стихотворение, откуда взяты приведенные строки, Колридж назвал в стиле эпохи Просвещения — «Монодия на смерть Чаттертона».
Со стихами Колриджа перекликается сонет Китса:
К ЧАТТЕРТОНУ
В 1819 году, за два года до смерти, Китс заметил: «Чаттертон — самый совершенный поэт, писавший по-английски…»
ШЕКСПИРОВСКАЯ НОВИНКА — «ВОРТИГЕРН И РОВЕНА»
Шекспировские пьесы собирают множество зрителей по разным причинам: одни наслаждаются пьесами, даже не всегда их понимая, другие ходят на них, поскольку это считается хорошим тоном или же потому, что само имя Шекспира обладает магической силой и неодолимо тянет людей в театр.
Однако вряд ли хоть раз пьеса Шекспира привлекала столько зрителей, сколько ринулось на премьеру его «новой» пьесы «Вортигерн и Ровена», якобы найденной неким молодым человеком по имени Уильям Генри Айрленд. Предложений поставить пьесу было немало, но выбор пал на Шеридана, который согласился заплатить Сэмюэлу Айрленду, отцу Уильяма, триста фунтов наличными и пятьдесят процентов прибыли от первых шестидесяти представлений.
Толпы людей устремились в театр на премьеру; многие из них весьма скептически относились к «находке», тем не менее они хотели воочию убедиться, во что выльется этот, по их мнению, смехотворный фарс. Большая часть публики, однако, жаждала своими глазами увидеть первое представление некогда утерянной пьесы бессмертного Барда. Афиша прямо-таки блистала именами звезд: королевская любовница, миссис Джордан, великий Джон Филип Кембл в заглавной роли, миссис Пауэлл и мисс Миллер.
Представление завершилось исторически. Хотя в Друри-Лейн, бывало, шли пьесы и похуже, почти сразу же стало ясно, что у этой очень мало общего с известными всем пьесами Шекспира. Несомненно было и то, что Кембл (в театре он был одновременно управляющим), не считая пьесу подлинной, и у публики не оставил на этот счет ни малейших сомнений. Развязка наступила в 5-м акте, когда Кембл произнес:
Слова «дерзкая забава»[5] Кембл произнес столь выразительно, что какие бы то ни было сомнения развеялись без следа, и по театру прокатился взрыв хохота. Когда, наконец, зал снова затих, Кембл повторил ту же строку еще более многозначительно, и судьба «Вортигерна и Ровены» была решена. Все последующие сцены были встречены издевками, пьесу просто-напросто высмеяли. Первое представление оказалось и последним, «Вортигерна» ни разу больше не ставили. Шеридан был крайне раздосадован выходкой Кембла, и тому вскоре пришлось распрощаться с театром Друри-Лейн.
Представление «Вортигерна и Ровены» привлекло внимание публики к фантастической карьере Уильяма Генри Айрленда как мистификатора. Айрленд родился в 1777 году. Его отец, Сэмюэл Айрленд, самоучка, который добился всего собственными силами, был знатоком литературы и искусства; и в той, и в другой области у него был широкий круг друзей и знакомых. Он и сам был человеком талантливым и получил медаль общества изящных искусств за успехи в рисунке и графике. Сэмюэл Айрленд издал также несколько альбомов английских пейзажей. Но самой большой его любовью был Уильям Шекспир; впоследствии не раз обсуждалось, ослепило ли его восхищение величайшим Поэтом до такой степени, что его ввели в заблуждение подделки сына, — или же сам он был причастен к обману.
