Серёжка Покусаев, его жизнь и страдания - [7]

«Падай ниц, холоп! На колени перед государем!»

Пётр был прогрессивный царь. Но Серёжка всё равно не упал перед ним на колени. Если бы Галя Гузеева увидела Серёжку на четвереньках, она наверняка сказала бы:

«Ты, Покусаев, болван! Почему падаешь перед царём на колени? Я расскажу твоей пионервожатой!»

Пётр Первый увидел Серёжку. В глазах его отразилось удивление. Густая чёрная бровь поднялась вверх.

Но тут к Петру подошёл офицер и что-то шепнул ему. Лицо государя просветлело.

«Иди сюда, мин херц, — сказал Петр. — Не бойся. А бояре пускай подождут. Им не к спеху. — Пётр сел в кресло с высокой спинкой и кивнул Серёжке: — Садись. В ногах правды нет. Ты ещё не сидел с царями?»

По вранью Серёжка был олимпийским чемпионом. Он врал кому угодно и где угодно. Не мог удержаться Серёжка и сейчас:

«С министром сидел… Он приезжал в город. С отличниками совещание проводил…»

Серёжка уже совсем освоился в царском обществе. Он принялся рассказывать о министре просвещения. О том, как сидел с ним рядом на банкете и как министр похвалил его за отличную успеваемость и дисциплину.

Покончив с министром, Серёжка вкратце коснулся своего города. Пётр узнал, что Серёжка из Воронежа, и страшно разволновался.

«Ах ты же ёлки-палки! — воскликнул он. — Я ж там был! Как там сейчас Воронеж?»

«Не узнаете! Нечего и думать. Один проспект Революции чего стоит! Даже иностранцы отмечают…»

Тут уж Серёжка не врал. Город был первоклассный. Красивые дома, школы, театры. Вдоль улиц цвели высокие липы, и пряный аромат их затекал в каждое окно.

Пётр внимательно слушал рассказчика, кивал головой и, как показалось Серёжке, немного завидовал. Так это и было. Пётр вдруг встряхнул чёрной густой гривой. Усы у него ощетинились и торчали как пики.

«У вас другая обстановка, — сказал Петр, метнул недобрым взглядом на бородатых бояр; те сразу заволновались и зашипели. — Цыц, стиляги!» — крикнул Пётр и стукнул каблуком в пол.

Бояре моментально смолкли.

Серёжке не хотелось огорчать прогрессивного царя. Он сказал, что его в Воронеже помнят. Там есть Петровский сквер и памятник с чёрным якорем. Пётр немного повеселел и спросил Серёжку:

«А в Липецке ты был, мин херц? Там тоже было жаркое дело…»

Серёжка подтвердил, что он ездил в Липецк на экскурсию, видел там останки железоделательных заводов Петровской эпохи и чугунную руку Петра в краеведческом музее.

Экскурсовод рассказывал подробности. Пётр Первый приехал на завод посмотреть на разливку металла для пушек и кораблей.

К нему подошёл сталевар в кожаном фартуке с ременным пояском на голове. Он попросил государя положить руку на мокрый формовочный песок и оставить отпечаток. Потом в отпечаток налили жидкого чугуна. Получилась рука. Могучая, властная — точно как у Петра.

Врал экскурсовод или говорил правду, Серёжка не знал.

«За что купил, за то и продаю», — сказал Серёжка.

Лично он никогда не врёт. Пётр выслушал Серёжку, сказал, что факт такой в его биографии был. Всё соответствует исторической правде.

Серёжка принялся рассказывать Петру, какой сейчас огромный металлургический завод построили в Липецке, но Пётр уже слушал рассеянно. Наверное, устал.

Серёжка решил, что пора брать быка за рога, то есть сказать Петру, почему он пришёл и что ему, собственно, надо. Но тут произошёл конфуз. Пётр посмотрел на голые ноги Серёжки, которые он по рассеянности забыл спрятать под стул, и недовольно спросил:

«Мин херц, почему ты пришёл босиком? Тебе тут что, пляж или дворец?»

Серёжка растерялся.

«Я мальчишке тапочки отдал, — сказал он. — Стоит возле Петровского сквера и плачет. Я говорю: «Ты чего плачешь?» А он говорит: «Тапочки потерял. Теперь с меня отец три шкуры сдерет». Мне стало жаль. Я чуткий…»

Пётр Первый пристально посмотрел на Серёжку и вдруг голосом Гали Гузеевой сказал:

«Ты, Покусаев, врёшь! Ты сам потерял тапочки на пляже!»

Серёжке нечем было крыть. Он стоял перед Петром навытяжку и хлопал глазами.

А Пётр Первый уже окончательно вышел из себя. Он стукнул кулаком по столу и загремел своим могучим басом:

«Отец и мать работают, спину гнут, а ты тапочки теряешь! У тебя кто отец — миллионер, Рокфеллер?!»

Пётр поднялся, посмотрел на Серёжку сверху вниз, будто с огромной тёмной горы.

«Ты, Покусаев, не тапочки потерял, а свою совесть! Сегодня тапочки, а завтра что потеряешь? Мундир? Оружие на поле брани бросишь? Чего молчишь?!»

У Серёжки язык к гортани прилип. Лучше бы он сразу признался. Только вчера обещал быть кристально честным, а сегодня бессовестно наврал самому царю!

«Иди с глаз долой! — сказал Пётр Первый. — И думать о юнге брось. Мне растяпы не нужны!»

Пётр Первый придвинул кресло к пьедесталу из розового гранита, подтянулся на руках, забросил ногу и влез на верхушку. Он спокойно и властно положил правую руку на якорь. А левую протянул вперед. Это уже был не живой царь, а бронзовый, как в Петровском сквере.

Серёжка понял, что аудиенция окончена и надо давать от ворот поворот. Он вздохнул и, путаясь в собственных ногах, поплёлся из покоев. Но тут царь окликнул его:

«Вернись, растяпа! Как босиком по Воронежу пойдёшь? Даже перед боярами стыдно!»

Пётр Первый спрыгнул с пьедестала и снова сел в кресло. Он положил одну ногу на другую и стал снимать огромные, на толстой подошве сапоги.