То, что Сережа в ночном ресторанчике оскорбил Nicolas, угнетало его чрезвычайно.
«Как я мог унизиться до такой гадости? — думал Сережа, стыдясь самого себя и проклиная свою слабость. — Я опьянел тогда от виски. И виски тоже гадость и позор. И поступок мой — настоящая мерзость. Надо послать письмо Nicolas и все ему объяснить. Но как написать ему? Он все равно ничего не поймет».
В эти дни у Сережи началась вновь тоска по Верочке. И вечером однажды, не смея признаться самому себе, куда он спешит, вышел Сережа из дому торопливо и поехал на трамвае в Каретный ряд.
Ему отперла дверь все та же пахнущая мылом и щелоком кухарка и, узнав его, без доклада впустила в комнату, где Сережа в первый раз застал Тамару Борисовну.
— Посидите тут, — сказала кухарка, — подождите. Барышня сейчас занята.
— Мне, собственно, к Верочке… к Вере Борисовне, — пробормотал Сережа, но кухарка, не слушая его, побежала в кухню.
Из комнаты Верочки доносились громкие взволнованные голоса. Сережа узнал голос Верочки. У сестер, по-видимому, происходило объяснение весьма бурное.
— Ты должна ему прямо сказать. Он не смеет! Не смеет! — кричала Верочка.
Сережа не мог разобрать, о ком спорят сестры. Но они потом могли подумать, что он слышал их разговор, чего, быть может, они вовсе не желали. Сережа вышел в переднюю и громко сказал:
— Веру Борисовну можно видеть?
Но в это время в комнате Верочки раздались рыдания. Появилась, наконец, Тамара Борисовна. Увидев Сережу, она смутилась.
— Вы здесь? Вы давно здесь? Пойдемте ко мне. К Верочке нельзя сейчас. Она больна. Она совсем больна.
— Я только что вошел, — сказал Сережа. — И вот слышу, Вера Борисовна плачет. Она нездорова… Господи! Что же с нею такое?
— Идите, идите сюда, — торопила Сережу Тамара Борисовна, затворяя за ним дверь. — Верочка рассердится, если узнает, что вы слышали, как она плачет. Я, Сережа, пожалуй, расскажу вам кое-что. Ничего, что я вас Сережей зову? Вас Верочка так зовет.
— Пожалуйста, — успел вставить Сережа.
Тамара Борисовна очень торопилась объяснить Сереже то, что ей казалось важным, но что было ей трудно. По-видимому, объяснение с сестрой ее утомило ужасно. Этой ленивой бездельнице всякие волнения были не к лицу. Она прилегла на диван. У нее потухли глаза, побледнели щеки, и было видно, как под шалью дрожат ее узкие плечи.
— Я вам все объясню, только не торопите меня, ради Бога. Это хорошо, что вы пришли. Вы, может быть, даже нужны будете мне, очень нужны. Ах, если бы вы знали, как все это ужасно сложилось. Я хочу вам все откровенно рассказать, потому что Верочка очень хорошо к вам относится. Она вспоминает о вас часто. Так вот… Ах, мне очень трудно объяснить вам. У меня мысли путаются. Вы слушаете меня?
— Да, слушаю.
— Пойдите сюда, поближе. Верочка не должна знать того, что я вам скажу, Вы понимаете? Верочка требует, чтобы я барона Мерциуса не принимала и чтобы я Балябьева прогнала и других его знакомых чтобы тоже прогнала. Вот чего хочет Верочка. А это невозможно. Вы понимаете, почему это невозможно?
— Нет, не понимаю, Тамара Борисовна.
— Ах, ты Господи! Неужели не понимаете? Верочка думает, что я в театре служу, что мне жалованья прибавили, а на самом деле я уже пять месяцев вовсе не служу. Мне отказали. Да и не нужна я там. Это правда.
— Боже мой! — вдруг что-то понял Сережа и сам испугался того, что он понял. — Как же вы будете жить, Тамара Борисовна?
— Я-то проживу, Сережа. Мне все равно. Но вот Верочка… Что с Верочкой будет? Вы не говорите ей пока, что я в театре не служу. Это я только вам сказала, но я боюсь, что она скоро догадается. Я не могу барона прогнать и Балябьева не могу. Я им должна. Я им уже много должна. А дальше как жить? Мне приходится у них брать деньги, Сережа.
— Это ужасно, — опустил голову Сережа, не смея взглянуть на Тамару Борисовну. — Разве нельзя работать, как-нибудь служить?
— Где уж мне, Сережа! Я, впрочем, не сразу стала в долг брать у барона. Все работу искала, — улыбнулась Тамара Борисовна. — Мне предлагали место за двадцать пять рублей, но ведь на такие деньги вдвоем жить нельзя. Вы еще мальчик, но понимаете…
— Что же делать! Что же делать! — простонал Сережа в отчаянии.
— Вы мне должны помочь, Сережа.
— Но как? Ах, если бы я мог!
— Вы должны успокоить Верочку. Она вам верит. Она вас любит…
Но в это время распахнулась дверь, и вошла Верочка.
— Я все слышала. Я все знаю, — крикнула она, задыхаясь, и упала на колени перед сестрою. — Я гадкая, я скверная… Я знала, я догадывалась и мучила тебя. Тамарочка моя милая! Я хуже тебя в тысячу раз. Я ноги твои должна целовать, а не упрекать тебя. Мы умрем… Мы вместе умрем.
И она забилась в истерике, обнимая колени Тамары Борисовны.
— Ах, Верочка, не в силах я умереть. Слабая я, ничтожная, — склонилась к сестре Тамара Борисовна.
— А если так, если не в силах ты, я знаю, что мне делать. Я все о чистоте твердила. Но теперь понимаю, что никто не смеет чистым быть. Мы с тобою, Тамарочка, обреченные.
Верочка вскочила и бросилась в переднюю, плача.
— Верочка! Куда вы? Верочка! — бормотал Сережа, заглядывая ей в лицо.
— Уйдите. Оставьте меня. — Она даже рукой отстранила Сережу.
