Сережа Боръ-Раменскiй - [17]

— А затѣмъ, чтобы ты головы не сломила!

— Какой покровитель.

— Какой ни есть, а все же лучше съ братомъ, чѣмъ ночью одной, не слушаясь приказаній отца и матери.

— Анатоль, онъ мораль мнѣ читаетъ, послушай! сказала Глаша смѣясь.

— И скуку нагоняетъ! подсказалъ Анатолій.

— На меня мудрено нагнать скуку, — возразила Глаша: — я не такова. И скучать не умѣю, и страха не знаю! прибавила она похваляясь.

— Мы съ тобой пара, — сказалъ Анатолій, — никакая скука не побѣдитъ твоей удали и моего лиха. Эй! валяй! Онъ ударилъ лошадь кнутомъ.

— Семь бѣдъ, одинъ отвѣтъ! сказала Глаша. Они ускакали. Сережа посмотрѣлъ вслѣдъ имъ и вдругъ сказалъ: — Скучно тащиться пѣшкомъ. До дому версты три. За нами ѣдетъ телѣга съ коврами. Сядемъ на нее.

— Я не сяду. Я обѣщалась итти пѣшкомъ, — сказала Соня.

— Э! скука какая; я никому не обѣщался, не такъ глупъ. Вѣра, садись! Дуняша, садись рядомъ съ барышней, а ты, Ипполитъ, рядомъ со мною; мы поѣдемъ осторожно, съ нами сестра.

— Знаю, сокровище веземъ, Боръ-Раменскую, — сказалъ Ипполитъ, смѣясь насмѣшливо.

— Сестра брату сокровище, — сказала Соня своимъ пріятнымъ голосомъ. — Вѣдь правда, Сережа?

— Ну, мы такъ и будемъ теперь звать Вѣру: сокровищемъ, — сказалъ Ипполитъ.

— Что жъ? и зовите, не обидно, — сказала Вѣра.

Сережа молчалъ. Послѣ перваго увлеченія и порыва у него на сердцѣ щемило. Онъ боялся, что отецъ разсердится. Они поѣхали рысью по торной дорогѣ. При выѣздѣ изъ лѣсу раздались неистовые крики. Анатолій скакалъ по полю; спутникъ его, лихой Егоръ, выпившій не въ мѣру пива и очень ужъ веселый, пѣлъ плясовую пѣсню и присвистывалъ и прикрикивалъ, а телѣга мчалась по полю, прыгая по кочкамъ. Глухой шумъ колесъ, топотъ лошади, пѣсня конюха и крики Анатолія воодушевили и Ѳомушку и Глашу, не знавшую страха. Возбужденная, не владѣя собою, Глаша громко смѣялась и вскрикивала отъ избытка удовольствія и подтягивала ухарской пѣснѣ. Все это производило нестройный гулъ, которому вторило эхо лѣсное. Серафима Павловна, ѣхавшая по другой дорогѣ, тревожно спросила:

— Что это такое?

— Мнѣ чудится голосъ Анатоля, — сказалъ адмиралъ: — подхватили кого-нибудь и мчатъ безъ удержки. Онъ самъ какъ лошадь съ норовомъ, нѣтъ, нѣтъ, да удила и закуситъ.

— Лишь бы нашихъ съ ними не было — Вани, Сережи! воскликнула Серафима Павловна.

— Наши идутъ пѣшкомъ, — сказалъ адмиралъ спокойно; — притомъ нельзя бояться за мальчиковъ, темной ночи и ѣзды въ телѣгѣ. И не того придется имъ испытать въ жизни.

— До жизни далеко, — сказала Серафима Павловна, — а пока они въ гнѣздѣ родителей… Ахъ! Ахъ! закричала она вдругъ.

Адмиралъ остановилъ лошадь. — Что случилось? спросилъ онъ тревожно.

— Должно, молодой баринъ Ракитинскій вывалился, — сказалъ одинъ изъ людей, несшихъ фонарь.

— Кто здѣсь? отвѣчайте, — закричалъ адмиралъ.

— Я здѣсь, папа! отозвался Сережа.

— Кого вывалили? телѣга грохнулась. Ступайте туда съ фонарями. Это на той дорогѣ.

Люди побѣжали.

— Не ушиблись ли? спросила Серафима Павловна, сидѣвшая ни жива ни мертва отъ страха. — Гдѣ Ваня?

На это ей никто не отвѣтилъ; адмиралъ вылѣзъ изъ таратайки, жена схватила его за руку.

— Я нe пущу тебя въ темь такую. Лошади могутъ зашибить тебя.

— Сережа, иди сюда, — закричалъ адмиралъ, — не оставляй матери, и ты, Никифоръ, — обратился онъ къ человѣку, шедшему съ фонаремъ: — веди лошадь барыни подъ уздцы. Ступай домой шагомъ. Эй! Анатоль, гдѣ они? ихъ что-то не слышно.

— А вотъ тамъ; вѣрно, подымаютъ телѣгу. Извольте видѣть, нашъ фонарь свѣтится.

— Да что ихъ не слышно? Эй, Анатоль, расшибся ты, что ли?

— Я, нѣтъ, а вотъ они.

— Кто они?

Отвѣта не было. Адмиралъ поспѣшно пошелъ и исчезъ впотьмахъ. Скоро раздался его голосъ.

— Сережа, вези мать домой, да бережно, а я пріѣду въ другой телѣгѣ съ Андреемъ.

— Я безъ тебя никуда не поѣду, — закричала отчаянно Серафима Павловна.

— Ира! поѣзжай домой съ сыномъ; Сергѣй, вези мать домой! раздался рѣшительно голосъ адмирала, и Серафима Павловна знала эту ноту, и покорилась.

— Остался одинъ! сказала она Сережѣ со страхомъ и негодованіемъ.

— Гдѣ же одинъ, милая, — .говорилъ Сережа ласково: — съ нимъ куча слугъ и еще три экипажа.

— Благодарю за такія прогулки, — жалобно говорила Серафима Павловна: — знаютъ, что я и робкая и больная, нервная, и придумываютъ всякіе ужасы!.. Ночью! Темь такая, что хоть глазъ выколи! Глупые разговоры объ огонькахъ на могилахъ — отъ страха волосы дыбомъ становятся! Фи! терпѣть не могу! А теперь повалили телѣгу! И кто въ ней, неизвѣстно! Отецъ ушелъ, меня одну оставилъ! Самъ всему виноватъ; выдумали, позволили, а я поплатилась.

Сережа молчалъ. Онъ боялся, не ушиблись ли Глаша и Ваня, и зналъ, что въ такихъ случаяхъ матери отвѣчать нельзя: отвѣты раздражали ее, и она принималась плакать. Сережа привезъ мать домой, помогъ ей войти по лѣстницѣ, проводилъ до спальни, а когда дверь затворили за ней, онъ опрометью выбѣжалъ изъ дома и побѣжалъ по дорогѣ навстрѣчу къ отцу.

На другой день ранѣе обыкновеннаго Зинаида Львовна вошла въ столовую, гдѣ дѣти ея и всѣ живущіе пили чай. Анатолій разсказывалъ что-то съ жаромъ и волненіемъ. Она обратилась къ нему съ лицомъ холоднымъ и строгимъ.