Серенада на трубе - [61]

— Ну, что ты скажешь, хороший я тебе обеспечила happy end?[77] — Я засмеялась и толкнула его локтем в живот.

— О'кей, о'кей, — сказал жирный и от счастья заплакал.

— Эй, Бэмби, — крикнула я, — ты мне нужен для борьбы, а не для крокодиловых слез.

— Сейчас, сейчас, — сказал он и, сунув нос в простыню, издал трубный звук. — Что случилось? Скажи, Was ist los?

— Подожди, сейчас скажу. Дай свернуть с главной улицы.

— Что случилось?

— Не столько случилось, сколько случится, — ответила я. — Заметь себе. Совсем ничего не случилось, но случится.

— Что? — спросил он, и в это мгновение на перекрестке бульвара зажегся красный свет. Зажегся красный свет, и, видимо, полицейский вышел из будки–стакана и направился к нам. Я пришпорила коня, и он так молниеносно рванулся вперед, что за нами летел только сноп искр.

— С реактивным запуском, — сказал Шустер, — где, черт возьми, ты его украла? Настоящий арабский скакун.

— Я взяла его, а не украла. Я никогда не краду. Так и знай. Если б это было иначе, у меня была бы возможность тебе это продемонстрировать. Мы ведь сидели на одной парте, а? Я бы могла блестяще тебе продемонстрировать. Ей–богу.

— Но ты украла его, — сказал Шустер. — На самом деле, что тебе будет? Рыжеволосые девушки не воруют коней.

— Опять? — закричала я. — Вы с ума сошли или сговорились?

— Нет, — сказал он, — это точно: рыжеволосые девушки не воруют коней. Что случилось? И почему ты туда едешь, мы поднимаемся в Крепость?

— Конечно, поднимаемся, мы едем на кладбище, к Манане.

— А–а–а, — сказал Шустер, — вот видишь? Конечно, ты не могла пойти с пустыми руками. Но почему именно конь? — спросил он, — почему конь?

— Я была на конфирмирунг, — сказала я. — И это было ужасно. И потом, когда вышла, я увидела его и не могла не взять. Но я не украла его, честное благородное слово.

— Ладно, — сказал Шустер, — брось, в данный момент это не имеет значения.

— Нет, имеет, потому что у кучера были голубые глаза и он умрет с голоду, если я возьму коня насовсем. Но ему бы поделом, потому что он бросил в меня, как камнем, килограммом жалости. И ты тоже меня пожалел, идиот. Почему? А откуда ты знаешь, что Манане хотелось еще жить? А? Откуда ты знаешь?

— Не знаю, хотелось ли, — сказал он, — и не бабушку твою мне тогда было жаль. Но для тех, кто остается, это не радость. Мне жаль было тебя, если уж ты непременно хочешь знать.

Я остановила коня и ударила Шустера по ноге.

— А ну, слезай, — сказала я. — Слезай, если ты ничего не понимаешь. Получается неразрывная связь, ясно? Почему тебе жаль? Ну же, слезай.

— Нет, — сказал Шустер, — я не слезу. Ты мне не сказала всего, и еще не случилось то, что должно было случиться.

— Ладно, — сказала я. — Память у тебя есть. Но хлюпанье здесь не пойдет. Я ссажу тебя, не пожалею. Тем более что ты еще получишь, и очень скоро. И никто тебя не пожалеет, честное слово. Ты здорово получишь, Шустер, так что все–таки лучше тебе слезть. Слезай!

— Не слезу, — сказал Шустер. — Стоит все перенести, но узнать, что случится.

— Пока что–то случится, ты получишь здоровых тумаков. Я еще раз тебе повторяю, чтобы ты не сомневался. Потом не говори, что ты не знал, и тому подобные вещи.

— Не скажу, — заверил Шустер. — Но от кого я получу? Если уж все равно получу — а я должен получить обязательно, потому что я никогда в жизни не дрался, — так по крайней мере знать, от кого.

— От Шефа, — сказала я. — От Шефа и других. И если подумать, как они тебя побьют, мне даже жаль, что я тебя не оставила выращивать шпинат. Тебе, Шустер, огородничество больше подходит, чем кулаки.

— Кто такой Шеф? — спросил он.

— Это тот, который охраняет могилу этой ночью до рассвета. А ты должен попасть на могилу раньше, чем наступит утро.

— И ты? — спросил он.

— И я, но позже тебя. Мне нужно сделать одно дело. Не очень большое, но его нужно сделать, так что все равно ты приедешь раньше, а я только потом. Но я тоже наверняка приеду туда до того, как настанет утро, и тебя не успеют прикончить.

— Я могу тебя подождать, — сказал он.

— Нет. Это дело для одного. А ты иди туда и там получишь.

— Я пойду, конечно, пойду, но хотелось бы, чтобы ты знала, почему я это делаю, — сказал Шустер.

— Я знаю, почему ты это делаешь. Точно знаю. Но нужно мне и говорить.

— Нет, нужно. Потому что меня никто никогда не выбирал, а ты вот выбрала.

— Эй, Бэмби, — крикнула я, — я не выращиваю шпинат.

— Смываюсь, — сказал он. — Дело тут не в заигрывании. Дело в том, не могу ли я быть тебе чем–нибудь полезен, и больше меня ничего не интересует. Можешь отправить меня на адские работы. Важно, что ты меня выбрала. Почему?

— Потому. Если ты воображаешь, что я теперь ударюсь в сентименты, то жестоко ошибаешься. И не думай, будто это большая радость — выбрать именно тебя. Я выбрала тебя, потому что существует кризис. Существует абсолютный кризис на людей в городе, я ходила с самого утра до сих пор, и было бы много лучше мне оставаться все время на кладбище. Но после обеда хоронили Манану, и я рисковала встретиться с ними. Я рисковала встретиться с, людьми из Каменного дома, а это все равно что заразиться чесоткой души. Вот почему я выбрала тебя, теперь понимаешь?