Серенада большой птице - [2]

Я в строю «семнадцатых» летал лишь дважды, раз на выпуске и раз на тренировке. Так что не ахти какой мастер.

— Налет массированный, — объясняет Сэм.

Все это говорят. Мы четыре дня в дежурной бомбардировочной группе, и каждый в группе знает, что пойдем в массированный.

Идем в клуб. Ничего там нового. Никому словно нет дела, что зав­тра рейд. Никто не прячется по углам в раздумьях.

На обед свиные котлеты. Сижу рядом с парнем из нашей эскад­рильи, которого зовут Ля и как-то еще. Я называю его Ля Француз, никак не усвою остальную часть фамилии. Парень он рослый, обычно в подпитии, вылитый пират.

— Вот и попал ты в нашу честную компанию, — произносит.

— Мы вроде идем завтра, — отвечаю.

— Вылет что надо, везет тебе!

— А куда?

— Какая разница! — он отмахивается рукой. — Люфтваффе выдох­лись, разве не слыхал?

По мне отлично. Я не прочь глянуть как-нибудь на «фокке-вульф», но совсем не обязательно встречаться с ним завтра.

Пожевав, мы с Ля Французом отправляемся сказать спокойной ночи его самолету на стоянке, которая устроена за рулежными дорожками и полем турнепса. На велосипедах мы едем сквозь дымку по миру го­лубому, зеленому, тихому.

Убедившись, что самолет хорошо устроился на ночь, бродим в ок­рестностях, поджидая закат.

— Недурственно, — говорит Ля Француз.

Говорит вроде бы сам себе, так что я ни слова не добавляю.

Я было расположился на своей койке, когда в комнату вваливаются трое ребят, включают свет. Бомбардир и штурман волокли второго пилота в постель, а он возьми да и сверни в Мою комнату.

Он крепко пьян, ясный взор смерти читаешь в его глазах.

— Ау, у тебя все тип-топ? — спрашивает этот второй пилот.

— Похоже на то, — отвечаю полусонно.

От него больше слова не дождешься, стоит да хохочет, и комната полна этим хохотом, вся дрожит.

Бомбардир и штурман утаскивают его в постель. Бомбардир после этого возвращается и рассказывает:

— Крошка наш не в себе. Долго не протянет. Слишком много ви­дел, как товарищей сбивало.

Свет погас, я лежу, сон не идет.

Страха во мне нет. Просто удивляюсь, зачем вообще я тут. К этой ночи готовился издавна. Мечтал о ней в дни занятий, листая журнал по авиации. И вот мы готовы идти наутро в бой. Бить немцев.

Вижу теперь: я слабо соображаю, что такое убивать.

Нет во мне чувства такого, как у польских летчиков со «спитфайров»; их мы встретили в Исландии, по пути сюда. У них сурово. Им охота перебить всех немцев на свете. Во мне этого нет. Никогда в меня не стреляли, никогда меня не бомбили. Семейство мое живет на Йорк-стрит в Денвере, за тридевять земель от этой войны.

То, что знаю про войну, все из книг и кино, из статей в журналах, из речей важных персон, которые разъезжали по военным училищам нагонять на нас злость. А ее нет у меня в душе, только в рассудке.

Вся задача — взорвать завтра в Германии как можно больше. С такой-то высоты мне все едино. Не узнать, во скольких женщин и дети­шек попадешь. Я думал об этом и прежде, а в этот вечер особенно. И чем больше думаю, тем уродливей оно видится.

Чего хотелось бы назавтра, так это мчать на лыжах с Болди в Солнечную долину или вышагивать встречь прибою в Санта-Монике, принимать на себя удары волн, а после лежать себе на солнышке весь день.

Вместо того предстоит путь, долгий путь, чтоб помочь сотоварищам размолотить город или завод, производящий бензин или сталь. Куда как плодотворная житуха...

Затем я призадумываюсь о тех восьми ребятах, которые спали на моей койке за последние четыре месяца. Все они или погибли, или по­пали в немецкий концлагерь, или пьянствуют в Швеции, или прячутся в канаве где-то во Франции. Койка от них особо не пострадала. Кро­вать у меня отличная, другой такой я в Англии не имел.

Некий шутник извлекает меня из нее в два часа ночи.

— Подъем! Завтрак в два тридцать, инструктаж в три тридцать,— произносит старший лейтенант Парада.

Кто-то, сегодня свободный, кричит с верхнего этажа:

— Помотайте люфтваффе, вломите им за меня!

В полной темноте добираюсь в столовую. Сияют звезды. Мне зябко.

Перед вылетами кормят в столовке начсостава номер один вместе с полковниками и майорами, с синоптиками, разведотдельцами и прочи­ми наземниками. Пришел я первым, приходится жевать бутерброды и яйца целый час, пока пойдем на инструктаж.

Инструктаж — в длиннющем щитовом бараке. Какой-то майор вста­ет и сообщает, что мы идем на юг, через Кассель к Эшвеге, где немцы ремонтируют истребители, там же у них место отдыха и сборный пункт для вылета на передовые базы. Это место нам показывают на большой настенной карте, дают разглядеть его на аэрофотоснимках, сделанных там недавно. Синоптик показывает, где встретим облачность, диспетчер объясняет, как выруливать на старт.

Полетный строй нарисован на доске, я списываю номера всех ма­шин и кому где лететь. Мы идем в звене справа от ведущего верхнего эшелона.

Штурманы уходят куда-то на дополнительный инструктаж. Сэм идет сменить брюки, я становлюсь в очередь вторых пилотов за снаряже­нием. Стрелки отправляются за своим делом.

Стою в очереди и соображаю, что ждет нас мало веселого. Дадут усиленное сопровождение на весь путь — «сорок седьмые» и «пятьдесят первые» со всех сторон. Но залетим далеко, а немцы там вовсе не же­лают видеть нас над собой.