Серебряный шрам - [33]

Я не мог ничего поделать с собой. Картавый ни на йоту, ни на грамм не вызывал у меня чувства страха. Я понимал, что это нонсенс, что наверняка имею дело с опасным преступником, что от него, возможно, зависит и жизнь Валери, и моя собственная, и это должно как-то повлиять и на мое отношение к нему, и на мое поведение, но тем не менее едва сдерживался, чтобы в очередной раз не поиздеваться над ним или, развернувшись, не врезать ему по уху как распоясавшемуся хулигану. Будь серьезнее, Кирилл, говорил я себе, идет опасная игра, но… не ощущал ни опасности, ни серьезности своего положения.

Миновав в третий раз городской рынок, мы выскочили на прямую трассу. Я крутил головой во все стороны, откровенно запоминая дорогу, дома, названия улиц. Картавый за моей спиной стал проявлять признаки беспокойства.

– Чего ты все пялишься по сторонам, как юный следопыт?

– Дорогу запоминаю, – откровенно признался я.

– Зенки эпоксидкой заклею.

– Рот свой заклей лучше.

Сиденье подо мной закачалось, заскрипело. Картавый задышал мне в самое ухо:

– Сделаю больно. Без вазелина.

Неожиданно для самого себя я стал прикидывать в уме, удастся ли мне выкинуть этого педика из машины. Для начала схватить за волосы и несколько раз припечатать лбом о рычаг скоростей. Гафик-Рафик особой опасности не представляет – хиловат на вид и к тому же занят управлением. А когда картавый окажется за бортом, разобраться с этим парнем мне будет еще проще.

Я медленно оторвал спину от сиденья, чтобы обеспечить правой руке свободное и быстрое движение, чуть-чуть повернул голову влево. Рядом с картавым что-то звякнуло, будто он копался в сумке с гаечными ключами, и сразу же вслед за этим на мою голову обрушился страшный удар, меня ослепило вспышкой, будто перед глазами разорвался осветительный снаряд, но лишь на мгновение, и все – дорога, бегущая под колеса, водитель, похожий на робота, сопение картавого за спиной – погрузилось во мрак небытия.

Глава 16

Сначала всплыли звуки. Кто-то долго и монотонно говорил, будто читал лекцию, голос становился то громче, то тише, но я не мог разобрать ни одного слова, хотя звучали они отчетливо. Затем присоединились другие голоса, смешались в единый хор – женские, детские, хриплые, страшные, смеющиеся. Я не мог ничего разобрать, как ни старался, и сам стал что-то бубнить, переспрашивать, убеждать. Потом я увидел свет, надо мной качались ветки деревьев, наплывали и исчезали, как дорожные знаки, незнакомые лица. Меня качало, и казалось, что я снова в Крыму, лежу на корме «Арго», его паруса упруги от свежего ветра, форштевень режет волну, и меня несет куда-то вдаль, но у меня нет сил встать и ухватиться за румпель. Потом я услышал голос Валери. Он врезался в сознание из какого-то холодного мира, наполненного болью и дурнотой; я пытался снова вернуться на «Арго», сделал над собой усилие, но неприятные ощущения не прошли, а даже усилились, и я почувствовал, что лежу на чем-то холодном, меня трясет от озноба. «Идиот! – кричала Валери. – Мокрушник! Тебе на скотобойне работать!» Я не видел ее, перед глазами все еще стояла плотная матовая пелена, и я пытался спросить ее, за что она ругает меня, но язык не слушался, и я лишь негромко простонал. «Он запоминал дорогу, – ответил мужской голос, и я узнал картавого. – Ничего, оклемается». – «Если с ним что-нибудь случится, мы тебя кастрируем», – сказала Валери. «Испугала!»… Потом я опустился под воду, и звуки больше не тревожили меня. Стало тепло, и я кувыркался в тихом море, то опускаясь к самому дну, то поднимаясь к поверхности. И так продолжалось долго-долго, целую вечность.

А потом как-то сразу я понял, что пришел в себя. Я лежал на диване, накрытый какой-то мохнатой одеждой, в сумрачной комнате с маленькими подслеповатыми окошками. Было тихо, лишь монотонно, на одной ноте зудела жирная муха, настойчиво пытаясь пролететь через стекло. Кроме дивана, в комнате стояла печь-«буржуйка» и огромный ящик или сундук, поверх которого одна на другой громоздились подушки.

Я вытянул из-под дубленки руку и провел ею по голове. Сначала мне показалось, что на ней надета спортивная шапочка, но это оказалась бинтовая повязка. Слегка надавил на нее пальцами. Боли не было.

Привстал, откинул дубленку в сторону. Я был в своей одежде, даже куртку с меня не сняли. Тело было влажным, кажется, меня перегрели. Я встал, опустил ноги, нащупал кроссовки.

Где я? Как долго пробыл без сознания? Где Валери? Мысли были вязкими, словно залипли в меду. Мне не хотелось сейчас решать свои проблемы, не хотелось вообще думать. Я подковылял к мутному окну, пригнулся, с ненавистью глядя на обезумевшую муху. За окном – темный двор, серый «жигуленок», тенью мелькнул низкорослый человек.

Я подошел к двери, ладонями растирая подпухшее лицо. Повязка сползла, полоска бинта закрыла мне один глаз, и я, чертыхнувшись, сорвал ее с головы и кинул под ноги. На темечке волосы слиплись в комок, будто мне на голову вылили клей, прощупывается шишка, покрытая засохшей корочкой. Кажется, ничего страшного, хотя картавый, должно быть, двинул по балде довольно сильно.

Я слегка приоткрыл дверь. Комната, освещенная торшером. Диван, журнальный столик с чайником и пиалами. Валери в узких джинсах и белом свитере сидит за столиком, покачивая ножкой. Волосы сзади перетянуты резинкой, мягко сплетенная коса спадает за воротник. В руке – пиала, над ней – парок. Рядом с ней – средних лет мужчина с большой залысиной и черной, аккуратно подстриженной бородкой. Они увидели меня и замолчали.