Серебряный остров - [44]

Цырен бесшумно подскочил к избушке, дернул скрипучую дверь, ворвался внутрь. Было тепло, пахло жилым духом: березовыми дровами, печеной картошкой. Он подождал, пока глаза привыкнут к сумраку, заглянул за печку, под нары — никого! Ветерок из неплотно прикрытой двери шевелил космы почерневшего мха между бревнами. На плите стоял чей-то котелок — и больше ничего, что могло бы рассказать о поселившемся здесь человеке.

«Вот так купили меня! — разозлился Цырен. — Прав дедушка, тайны до добра не доведут. А тут, наверное, охотник или рыбак остановился. Только что был в зимовье — котелок еще совсем горячий. Допустим, если он ночевал здесь, вчерашнюю тропу успело замести. Но уходя, должен же он оставить след!»

Задумавшись, Цырен вышел на крылечко. И тут из-за спины с громким рычанием набросилось на него… что-то лохматое, пахнущее зверем… схватило и сильными лапами, повалило в снег.

«Медведь! — только и успел подумать он. — Ну все, конец!»

До слуха его донесся знакомый смех, точно хрустальные сосульки зазвенели о лед ранним морозным утром…

Он открыл глаза — и увидел… Валюху. В толстом сером свитере, в огромной заячьей шапке, она стояла подбоченясь, закинув голову, и смеялась. Из ее рта вместе с тоненькими клубами пара вылетали те самые звоночки. Рядом на снегу валялся вывернутый наизнанку черный полушубок.

— Так это ты!? — удивился Цырен. — Ты все подстроила? И записки — ты? — Испуг мгновенно сменился разочарованием, разочарование — яростью. — Ну и накостыляю я тебе за такие шуточки!

Словно не слыша, она дружелюбно протянула ему руку.

— Вставай, Буратино, пойдем чай пить. Я картошки напекла. Значит, недоволен, что это оказалась я? Думал, восьмиклассница? — и колокольчик опять зазвенел. — А еще говорил: очень симпатичная лисичка!

Цырен стоял озадаченный. Значит, все-таки Валюха Рыжова, которую он знал давным-давно и недолюбливал — и есть та самая лисичка с новогодней елки? А Валюха была сегодня какая-то особенная: оживленная, взбудораженная, под румянцем ни единой веснушки. Из-под лихо заломленной шапки падают на плечи толстые косы с белыми нарядными бантами, свитер сидит на ней ловко, на ногах расшитые оленьи унтики. Смелая, самостоятельная, отчаянная девчонка! Цырен впервые видел ее такой, впервые посмотрел глазами неравнодушными, заинтересованными — и наконец-то разглядел.

— А ты, оказывается, красивая. Красивей даже Маринки Большешаповой.

Она приняла это как должное.

— А ты и не замечал? Эх ты, наблюдательности не хватает!

— Интересно все-таки, зачем я сюда приглашен?

— Очень просто. Захотелось увидеть тебя. И поговорить кое о чем. Имею право? — спросила она с вызовом.

— Имеешь. Только к чему такая таинственность?

— Я тебя немножко знаю, Цырен. Без таинственности ты не пришел бы.

— Это верно. А в интернате… или дома не могла поговорить?

— Не могла. Мне хотелось здесь. Смотри, какая здесь прелесть. А теперь — лить чай, а то картошка сгорит. Разговоры разговаривать потом будем. Я тут рыбачила, трех харюзков поймала, поди-ка разбей.

— Ты… рыбачила?

— Ну. Лунку топориком продолбила, лед тоненький. Только плохо шла рыба, четыре раза всего брала, и то один сорвался.

— На что же ты ловила, на бормаша?

И сам Цырен, и большинство подледников ловят обычно на «бормаша», крохотного рачка — любимое лакомство голодной зимней рыбы. Этих бормашей уйма в мелких прибрежных озерках. Так уж водится среди рыбачьего племени: если ты добыл хоть одну рыбешку, непременно спросят, на что ловил, иначе— невежливо.

Валюха замотала головой, белые бабочки бантов заметались по плечам.

— Не-е, не на бормаша. На мушку. Сама придумала. Безотказно берет, в любую погоду. — На ее ладони лежал крючок, кое-как обмотанный грубой шерстяной ниткой. — Хочешь, тебе наделаю?

Цырен расколотил харюзков обухом топорика, так что шкурка и косточки отделились от мякоти, Валюха застелила стол газетой, достала хлеб, соль, сахар, кружки, выгребла из печи два десятка дымящихся поджаристых картофелин.

— В самый раз картошка. Точно же я рассчитала, когда ты появишься. Ну, с Новым годом, Буратино!

Цырен перекатывал в ладонях горячую картофелину с хрустящей корочкой, смачно жевал студеную, тающую во рту «расколотку».

— Как же ты рыбачила, если нигде никаких следов?

— Это было не так-то просто, — призналась она, глядя лукаво и доверительно. — Я же знала, — ты будешь следы проверять. Вот и пришлось не по тропе идти, а через гору. — Она закатала рукав свитера и доказала изрядно ободранный локоть. — Раз даже сорвалась…

Цырен оценивающе прицокнул:

— Молодец! Ну, а если бы я не стал носиться за твоими записками? Или просто не нашел одну? Так бы и сидела тут до вечера со своими хитростями?

— Хариус был бы не хариус, если бы не шел на бормаша, — мимолетно улыбнулась Валюха. — А знаешь, что было самое трудное во всей этой истории про сыщиков и разбойников?

— Пират?

— Пират, конечно, тоже. Три пирожка ему скормила, пока позволил погладить. Но самое трудное — первая записка. Помнишь, в коробке с шахматами? Кое-как упросила Маринку допустить меня к подаркам. Я ей за это свою шапку на вечер уступила.

— Ничего себе, сколько хлопот! И все из-за меня?