Серебряный остров - [46]

— Вот здесь жила моя тетка! Теперь считаем: первый, второй, третий… Четвертый домик!

На крыльце их встретила неприветливая женщина с поджатыми губами и, не пригласив войти, объяснила, что да, жил здесь когда-то старик Мункоев, но уже лет пятнадцать-двадцать, как уехал из поселка, а куда — неизвестно.

У Саньки руки опустились, показалось — это конец всему. Фаина Дмитриевна, тоже расстроенная, решила обратиться в сельсовет. В сельсовете внимательно выслушали, но помочь не смогли, никто даже фамилии Мункоева не знал. Толкнулись в школу — она оказалась на замке по случаю каникул. И путешественникам ничего не оставалось, кроме как повернуть восвояси. Однако на автостанции Рудик взбунтовался.

— Вы как хотите, а я не поеду! Такой шанс выпал, может, никогда больше не удастся здесь побывать, а вы…

— Это же последний автобус! — возразила Фаина Дмитриевна.

— И где ты ночевать думаешь? — добавила Маринка. — У тебя что, номер в гостинице заказан? Или, может, двоюродный твой дедушка здесь живет?

Рудик стоял на своем:

— Люди не исчезают бесследно. Должен же кто-то помнить Мункоева! Мы с молодыми говорили, а если стариков поспрашивать…

Санька чувствовал, что Рудик прав. Эта, как говорит Цырен, «настырность» не раз и не два выручала Рудика. Но и Фаина Дмитриевна права: куда им деваться в чужом, поселке? Нет, видно, придется уезжать ни с чем.

Подошел автобус. Маринка уже влезла, уже место заняла, — и тут хватились, что исчез Рудик. Санька помчался искать его, не нашел, а когда, запыхавшись примчался на остановку, автобуса и след простыл.

А Рудик, как выяснилось позднее, без всякого злого умысла бродил вокруг автостанции, свернул в соседнюю улочку, заглянул за угол и увидел бабку, тянувшую санки с мешком. Бабка была такая старенькая, что впору не везти санки, а самой на них ехать. Вдруг на мостках через канаву санки сковырнулись и мешок вывалился в снег. Рудик бросился на помощь.

Через несколько минут он появился сияющий:

— От ворот поворот! Вон в том доме с белыми ставнями, вон, в конце переулка, живет один старик, он с детства дружил с Бату Мункоевым, так что в курсе всех дел. А вы уезжать хотели!

Ругать его язык не повернулся.

Узнав, что приехали из школьного музея и разыскивают чеканщика Бату Мункоева, высокий безбородый старик в старинных железных очках, бывший бухгалтер пароходства, заставил ребят раздеться и, сколько ни отказывались, усадил пить чай. Сам он спешил на совет пенсионеров.

— Кушайте, отогревайтесь, располагайтесь по-домашнему. Дочь с внуком придут — пельмени организуем. А вечерком поговорим.

— Вы уж заодно посоветуйте, пожалуйста: к кому обратиться насчет гостиницы? — спросила Фаина Дмитриевна. — А то нам и переночевать негде.

— Как так негде? — удивился старик. — Разве вы не у меня в гостях? Живите, изба большая, семья маленькая. Какие разговоры!

— Видали! — подвел итог Рудик, когда хозяин ушел. — А некоторые паниковали. У меня правило: стоит не испугаться первых трудностей — и все само собой пойдет. Санька, давай хоть дровишек наколем.

— А я, пожалуй, посуду перемою, — сказала Маринка.

Это было совсем на нее непохоже, даже Фаина Дмитриевна улыбнулась.

* * *

— Так значит, Бату Мункоев… Что я могу о нем сказать? Добрый был человек, душевный. Но с точки зрения житейской — какой-то неустроенный, со странностями. Как и все здесь, омулем жил. Однако иной раз в путину, когда омуль косяком идет, запирался Бату у себя в пристрое, несколько дней кряду не выходил. Потом наверстывать приходилось в самое неподходящее время. Ну и понятно, сети почти пустые. Люди подсмеивались: чудной человек, вроде как не в своем уме малость.

Знали мы, немногие его друзья, что в свободные часы он чеканкой балуется. Но сказать, чтобы серьезно… Да, удивили вы меня, молодежь. Удивили и порадовали. Видел я в музеях бурятскую чеканку. Какой труд вложен в эти изделия, какое вдохновение! А на табличке — «неизвестный мастер». Несправедливо это, само выражение «неизвестный мастер» не справедливо.

Одно в нем утешение: богата земля талантами. Повнимательнее бы только относились люди к мастерам!

Не раз показывал Бату свои творения — вроде как медальки с медвежонком, с оленями, стрельба из лука, другое разное. Но ни о каком Серебряном острове я и слыхом не слыхивал. Скрытен был Бату, себе на уме. Однако едва заговорили вы об острове, я сразу понял, о чем речь. Потому что был, можно сказать, свидетелем, как этот остров дружка моего Бату с детства в самое сердце ранил. И оказалось— на всю жизнь.

Было это давно, ой как давно! Минуло нам тогда не то по тринадцать лет, не то по четырнадцать, сейчас уж не вспомнить. Мы с Бату в соседях жили. Был он парнишка боевой, задиристый. Все рвался в город уехать, работу найти, чтобы книжки читать и учиться. Да не судьба, так и остался с начальной грамотой.

А в тот год сделался Бату кормильцем в семье. Отец его купил билет на пароход и поехал по каким-то своим делам на север. Дела обделал, точно известно, а на обратном пути как в воду канул. Никто больше о нем не слыхал — то ли нехорошие люди из-за угла кокнули, то ли в Байкале утонул. Поплакали, повздыхали, да ничего не поделаешь — жить дальше надо.