Серебряный меридиан - [94]

Ведь нынче мы Италии кичливой

Во всем, как обезьяны, подражаем,

И тащимся у ней на поводу[147].

— Что ж! Италии досталось!

Виола обернулась. Это произнес тот, кто минуту назад купил у нее экземпляр пьесы. Отчего-то на эти слова его реакция была сильнее, чем у остальных. Смех заставил его склонить голову и глубокими морщинами от самых глаз до уголков губ избороздил его загорелое, но еще вполне молодое лицо. Виола окинула его взглядом и тут же сообразила, что рассмешило его. Он был одет в короткий плащ венецианского фасона поверх костюма густо-гранатового цвета, испещренного окантованными разрезами, открывающими медового цвета подкладку. Поблескивающие разрезы украшали и его мягкие остроносые туфли.

— Вы не согласны, сэр? — спросила Виола.

— Отнюдь. Но, если не ошибаюсь, они обычно играют любовь к Италии.

Виола кивнула, продолжая сдаваться любопытству.

— Это любимая страна автора, — сказала она. — Сегодня он в роли Болинброка.

Незнакомец кивнул.

— Бьюсь об заклад, вам уже не раз говорили о том, как вы с ним похожи.

— Будь это настоящий заклад, удача и здесь не изменила бы вам, сэр.

Она сделала паузу, раздумывая, говорить ли то, что так хотелось сказать, и все-таки решилась. Наклонившись чуть ближе к незнакомцу, она сказала:

— Приходите завтра, сэр. Завтра Уильям Шакспир играет Ричарда. Приходите непременно. Иначе вы пропустите лучшее, что можно увидеть.

Она отошла к колонне, поддерживающей навес над рядами, и замерла, глядя на сцену. Весь мир ушел. Осталась только сцена.

На следующий день Виола, продвигаясь между зрителями, более пристально, чем всегда, наблюдала, как заполнялись ряды амфитеатра. Она увидела его. На том же месте. Его невозможно было не заметить. Он отличался от всех, кого доводилось ей встречать, но при всем желании его нельзя было назвать красивым. Ей, навсегда завороженной гармонией облика Ричарда, случись описать внешность этого зрителя, такое слово пришло бы в голову в последнюю очередь. Крупная голова, высокий покатый лоб, нос тоже крупный, широкий в переносице и слегка поддернутый снизу, не вполне курносый, но близкий к тому. Светлые глаза слегка раскосые — пожалуй, это мог заметить только очень внимательный собеседник, смотрели одновременно рассеянно и испытующе. Виола не могла сообразить, кого он напоминал ей больше — оленя, когда смотрел на нее, или льва, когда она видела его в полупрофиль. Из-под небольшого заломленного берета выбивались коротко подстриженные пряди густых плотных волос того цвета, каким становится яблоко, стоит переспелому плоду разломиться. Уже не рыжий, но еще не коричневый, этот цвет показался Виоле сладким на вкус. Она усмехнулась причудам своего воображения. Впрочем, она улыбнулась не только потому, что думала о странностях в лице «венецианца» — так она назвала его про себя. Приятно было не просто видеть его вновь, а то, что он услышал ее совет. Неудивительно, что «звезды ему улыбаются». Они ведут тех, кто способен прислушиваться. Все с тем же любопытством, какое возникло при первом разговоре, она отметила его хороший английский, и манера говорить была очень знакома. Она вспомнила, в чьем исполнении слышала этот говор. Да ведь это Джек Эджерли со своими норфолкскими долготами говорит точно так же. Она прошла в левую часть амфитеатра, где был он. Не оборачиваясь в его сторону, она села на верхнюю ступень, ведущую из амфитеатра вниз, и снова замерла, глядя на подмостки.

Уильям играл Ричарда. Все остальное было не важно. Он играл бесподобно. Удивительно. Страшно. Нежно. Жалко. Пылко. Глупо. Мудро. Смешно. Горько. И отчаянно прекрасно. Казалось, театр и весь город мог рухнуть и развалиться на части, она бы не заметила. Она вздрагивала и охала, словно чувствовала на себе силу ударов, когда он падал, поднимался, когда стонал от боли или затихал, замирая. И не было сил снести, и не было сил не слушать последний монолог.

…Не надо больше музыки. Устал я.

Хоть, говорят, безумных ею лечат, —

Боюсь, я от нее сойду с ума.

И все ж, да будет мне ее пославший

Благословен. Ведь это — знак любви,

А к Ричарду любовь — такая редкость,

Такая ценность в этом, мире злом[148].

«А к Ричарду любовь — такая редкость, такая ценность в этом мире злом» — Виола всякий раз плакала, слыша это. Вытирать слезы так, чтобы этого никто не заметил, она научилась давно. И это ей неплохо удавалось. Только не в этот раз. Один человек, пристально наблюдая, ловил каждый ее жест.

Капитан Томас Хартли привел в Бристольский порт на неделю свои галеоны — «Турин» и «Верону». Эти корабли он выкупил у Венецианской торговой компании после победы в Гравелинском сражении, в котором принимал участие. Дальше их путь лежал в Лондон. Капитан наблюдал за Виолой уже третий день. В первый день он только заметил ее присутствие. Вчера он купил у нее пьесу. Сегодня он сам подошел к ней, когда спектакль закончился.

— Могу я приобрести у вас еще экземпляр? — спросил он. — А лучше — два.

— Вы очень щедры, сэр. Прошу вас. Не сочтите за дерзость, могу я вас спросить?

— Несомненно.

— Вчера вы сказали, что эта пьеса нужна вам, как воздух. А сегодня покупаете еще два экземпляра. Для чего столько?