Серебряный меридиан - [47]

Однажды, когда ей было лет одиннадцать, Гилберт, который терпеть не мог их с Уиллом, подкрался сзади. Она увлеченно и сосредоточенно переписывала на чистую страницу что-то, написанное рукой Уилла, но, видимо, у нее не все получалось, потому что лицо было напряжено. Она заметила его краем глаза и замерла, но молчала.

— Что? Пишешь, да? Аккуратно чтоб было? Да? — мстительно и злобно произнес он. — Вот тебе!

Он с размаха ударил Виолу по локтю. От острой боли у нее искры посыпались из глаз. Перо процарапало страницу, строки растрескались полосой, похожей на шрам. Слезы накатили. Но она молчала. Нос, губы и веки распухали от боли и обиды. Еще не пришло время, когда она научилась отвечать противнику а если надо, с размаху бить. Гилберт хихикал.

— Получила, да? Так тебе и надо! Получила, да?

Уильям вернулся из школы и, узнав, что произошло, показал Гилберту, где раки зимуют. Обоих наказали. Досталось и Виоле. Мэри не сдержалась:

— Опять с тобой все не так! Все пишешь. Писарь. Иди, чтобы тебя никто не видел!

Как нарочно, в это время в дом вошел Джон и снова стал выговаривать Мэри, что из-за Виолы в семье нет мира и порядка и что давно пора пристроить ее куда-нибудь на ферму подальше от добропорядочного дома.

В течение следующих трех лет жизнь становилась все менее защищенной и предсказуемой. Дела Джона шли под откос. Он вынужден был оставить должность в городском совете, отказаться от общественной жизни и почестей. В это время Тайный совет королевства учредил Высокую комиссию для расследования церковных дел. Один из указов предписывал выявлять «все отличающиеся, еретические, ложные и несоответствующие взгляды» и «призывать к порядку, искоренять ошибки и наказывать всех, кто намеренно и упорно отстраняется от Церкви». Джон Шакспир слыл инакомыслящим, а это подвергало риску его положение. Да и со здоровьем было не все в порядке. К этому времени он уже порядком пристрастился к «дегустации» эля. Надеясь, что это хоть чем-то поможет поправить дела, он забрал Уильяма из школы, решив, что тому пора перестать бездельничать и куролесить. Пришла пора зарабатывать на хлеб. Джон сильно сомневался в деловых способностях сына и безрадостно думал о его будущем. Но Уилл вопреки нелестным предсказаниям отца оказался весьма способным, восприимчивым и покладистым учеником. Чистить и мять кожи он не мог, но научился делу более искусному. Он быстро освоил приемы изготовления перчаток и других изделий из кожи. У него были ловкие тонкие руки и цепкие сильные пальцы, которые мелькали за работой, каку кружевницы. Редкий мастер был способен на это. К тому же оказалось, что Уилл, обладая быстрым умом и легким словом, лучше всех мог расхвалить товар, уговорить померить и приобрести его любого покупателя. Он был приветлив, красноречив, любезен, терпелив, умел вовремя сделать комплимент так, что он не казался лестью, поддержать покупателя в выборе, подсказать, как исправить ошибку в подборе размера и цвета. С женщинами он был мил и любезен, с мужчинами — серьезен, соразмеряя деликатность и настойчивость, дабы не выглядеть ни приторно, ни навязчиво. Его глаза смотрели чуть насмешливо, голос, изменившийся с возрастом, стал глубоким и сильным с мягким бархатистым оттенком, а открытая улыбка могла обаять даже самых недоверчивых покупателей. Он был подвижен и легок, казалось, он все делает играючи. Однако денег, что приносила даже такая артистичная торговля, в тот тощий год не хватало, чтобы удерживать большое семейство на привычном уровне. Уилл видел, как труцно приходится отцу, и придумал, как помочь семье. Их город стоял на реке Эйвон. Он начал рыбачить в свободное время. Ловил много и с удовольствием. Ему нравилось, как холодила босые ноги трава и прибрежная глина, как притягивала взгляд меняющимися красками и слух негромкими звуками вода, заросшая длинными, точно космы подводных существ, водорослями. Он любовался полями на другом берегу, ветвями ив над своей головой и пронизывающим их солнцем и не замечал, как просиживал у реки часами, познавая и эту радость жизни — тишину, покой и уединение. Последнее, правда, длилось недолго. Друзья-соседи присоединялись к нему. Как-то общий разговор зашел о домашних делах и трудностях, которые коснулись многих.

— Одной рыбой сыт не будешь, — сказал Уилл.

— У вас вроде всегда живность водилась?

— Водилась, да вчера последнего поросенка съели, — он покачал головой. — Куры остались. И лошади.

— Так пошли с нами на охоту, — вдруг предложил Генри, сын кузнеца.

— На охоту? — Эта идея ему самому в голову не приходила.

— Ну да, в Чарлекот. Там кроликов тьма-тьмущая, хоть руками лови. Говорят, и оленя видели.

— А кто идет?

— Я, Том Куини, Уилл с Мил-стрит и Холл с мыловарни. У твоего отца должен быть арбалет, он ведь когда-то тоже охотился.

Уилл встал и, прищурившись, посмотрел вдаль. Казалось, он уже слышал звук охотничьего рога. Его ноздри затрепетали, как у коня, заслышавшего собачий лай, или как у хищника, почувствовавшего запах крови. Он уже вошел в эту роль. Ему захотелось выслеживать, гнать, разить и нести к очагу горячую добычу.