Серебряные трубы - [18]
На столе лежали перевязанные лентами трубы.
Звуки оркестра стали сильней. Офицеры рывком вынули из ножен шашки и отдали салют серебряным трубам.
Стоявшие позади них солдаты переглянулись и сначала один, потом другой взяли со стола по трубе и передали их мне.
— Передаем вам и завещаем от имени гвардейского полка Советской Армии хранить их вечно, — сказал первый солдат.
— Покажите их всем советским людям. Это — солдатская слава. Они много раз поднимали в атаки и суворовских чудо-богатырей, и бойцов Красной Армии, и гвардейцев нашей краснознаменной дивизии. Они своими призывными звуками звали нас к подвигам и победам во славу Родины, — произнес, волнуясь, другой.
Громовое «ура!» долго не смолкало под сводами полкового клуба.
Принимая трубы, я склонил колено перед боевой наградой героических полков.
Теперь эти трубы хранятся на самом почетном месте в музее.
А я берегу в своей памяти образ молодого гвардии подполковника — замечательного советского человека.
ВО СЛАВУ РУССКОГО ВОИНСТВА
Колхозники села Кончанского Новгородской области задумали открыть у себя Суворовский музей. Они избрали комиссию и поручили ей собрать по избам вещи, имевшие отношение к тому времени, когда Суворов жил здесь, в Кончанском, сосланный сюда царем Павлом.
Комиссия, куда входили председатель Кончанского сельсовета, учителя, колхозники и комсомольцы, собирала суворовские реликвии по всему Боровичскому району, во всех селах и деревнях.
— В самый разгар этих сборов, а дело было в 1938 году, тогда колхозы самой силой наливались, — рассказывал мне председатель Кончанского сельсовета, — к нам приковылял древний дед-карел, потомок суворовского солдата.
Поклонившись по старому обычаю на четыре стороны, дед с таинственным видом сообщил:
— Старинку про Суворова в народе сказывают, как он в наши края гостевать приезжал. Может, по нраву придется, так вы запишите на бумагу. Это надежней, чем держать в памяти.
Мы посадили старика за стол, сели рядом и услышали от него старинный сказ о полюбившемся народу полководце:
— Было то близко от родового села Александра Васильевича, от Каменки, — начал дед глухим голосом, совсем тихо свой рассказ и, словно вспоминая старину, закрыл глаза.
Много годов в Каменку не заглядывали Суворовы. Стоял на пригорке барский дом, ветшал; приказчики мужиков муштровали, оброк с них правили. Все бы ничего, да рядом с Каменкой, верстов за пятнадцать, жил в своем имении помещик, да такой охальник, такой душегуб. Смекнул он: вот уж сколько годов не наезжают суворовские господа в усадьбу, знать, можно своевольничать, свой нрав тешить.
Случилось так, что в одном месте, совсем у Каменки, покос того помещика узким бережком забрел в самые земли Александра Васильевича. Сколько Суворов денег сулил за этот бережок, ничего не получалось, наотрез отказывал.
— Моя, говорит, земля! Что хочу, то и делаю!
Так через тот бережок с покосом он половину каменских мужиков чуть по миру не пустил. Что ни день, то конь, то корова, а то коза, нечистый ее забодай, забредут на покос душегуба. А он только и ждет того. Сейчас за расправу: «Плати за потраву, а не то скотину у себя оставлю».
Ворчат мужики, плачут бабы, а он ласково так приговаривает:
— А ты плати, православная душа, плати; дни стоят теплые, погожие, лошадка тебе нужнее, чем мне, и коровка нужна, молочка деткам надоить, напоить их, сироток горемычных.
Мужики скрипят от злости зубами, но платят, выхода нет.
Вот так, в одночасье, забрал он на своем покосе конягу отставного солдата. В гренадерах у Александра Васильевича Суворова ходил тот солдат, а теперь мужиковал — крестьянство вел, хлеб сеял, землей кормился. Одна коняга у него в хозяйстве, да он сам, да женка, да деток четверо, мал мала меньше.
Вызвал помещик солдата к себе, отчитал хорошенько и правит с него полтину за потраву.
— Не заплатишь завтра поутру, лошадь твою задержу до полной отработки, а тебя розгами отдеру, порядок, чтобы, значит, знал.
Солдату лошадь, ох, как нужна! Самый покос идет! А полтины нет!
— Ты, барин, отдери меня розгами, сделай такую божескую милость, а коня дай, покос на дворе. Откошу и тебе отработаю! — поклонился солдат барину.
— Сначала отработай, православная душа, а там коси на здоровье! — посмеивался барин. — Спину драть тебе все едино буду, не трави покос, доглядывай за скотиной.
Что тут делать? Ложись да помирай! Да на ту пору прослышал солдат, что в Кончанское село пожаловал сам батюшка, Александр Васильевич.
Недолго думал солдат, взял да и махнул в Кончанское.
Идет он полями, лугами, мимо озер, леса многоверстные позад себя кидает. Глядит: травы наливаются, колос колосится, полевой цветок синеет, головкой кивает, внизу, в траве, кузнечики чиркают, а в голубом небе — птица заливается: славит день да труд человеческий.
Тишь кругом, ни души, только ветерок шепнет словечко и смолкнет.
«До чего же хорошо на свете, — думает солдат, — а ты вот иди, правду ищи. Сколько воевал, сколько крови своей пролил за родную землю, сколько наград получил».
— Где же ты, правда? — спрашивает солдат у леса, у озера, у степной былинки. Но молчит лес, молчит озеро. Уснула былинка.
