Серебряные ночи - [18]

Софи расцеловала всех на прощание. Многие плакали.

Ее собственная тоска сделалась как бы глуше; ей удалось держать себя в руках вплоть до выхода на каменистую площадку перед домом.

Двенадцать солдат Преображенского полка уже были на конях, выстроившись в ряд перед входом. Полковник еще не оседлал коня; поводья его рысака держал один из денщиков. Борис Михайлов тоже взобрался на свою низкорослую горную кобылку, привязав поводья неоседланного Хана к луке своего седла. Закрытая карета, запряженная шестеркой отборных лошадей из голицынских конюшен, ожидала своих ездоков.

Прежде чем направиться к карете, граф Данилевский церемонно поклонился Софье Алексеевне.

– Покорно прошу садиться, княжна. – Голос его был ровен, лицо непроницаемо.

Софи побледнела как мел; на гладком овале лица темные глаза стали еще больше.

– Я не поеду в карете, – напряженно выговорила она. – Я не могу… Вы не должны настаивать…

– Я в полном отчаянии от того, что вынужден причинять вам неудобства, княжна, – тем же ровным тоном возразил граф, – но тем не менее настаиваю… Будьте любезны садиться. Ваша прислуга поедет с вами.

– Но… нет, вы не понимаете! – Глаза ее еще больше потемнели от горя. – Я должна ехать верхом. Мне становится дурно в карете. – Она бросила умоляющий взгляд на деда, но тот, несмотря на все страдание, написанное на его лице, ничем не мог ей помочь. Вчера вечером он уже знал, что таково намерение графа, и, трезво глядя на вещи, не мог не признать, что это небезосновательно.

– Я не могу позволить вам ехать верхом на этом коне, – проговорил Адам. – Вы ясно мне дали понять, что едете со мной исключительно по принуждению. Я не могу дать вам в руки средство для побега. – Он вновь показал рукой на карету. – Я еще раз предлагаю вам сесть. Нам предстоит долгая дорога сегодня.

Но она по-прежнему недвижно стояла на дорожке, снова напомнив ему маленького степного зверька, попавшего в капкан, раскинутый человеческими руками. Образ этот был настолько четким, так явно напоминал о его неприглядной роли в этом похищении, о которой она с завидным упрямством не переставала напоминать, что ему пришлось заставить себя рассердиться.

– Я должен посадить вас лично? – грубоватым голосом проговорил граф, делая решительный шаг к княжне.

В то же мгновение старый князь с воплем отчаяния оказался между ними. Только теперь Софи, кажется, сбросила оцепенение. Слегка прикоснувшись к руке деда, она обошла его и села в карету. Таня, нагруженная корзинами и тюками, вскарабкалась за ней. Дверца захлопнулась.

– Черт вас возьми! – Голицын наконец-то вышел из себя. Иронической маски как не бывало. – Она не выносит замкнутого пространства, ее мутит от поездок в карете.

Адам поклонился и щелкнул каблуками. Шпоры звонко клацнули в свежем утреннем воздухе.

– Это не в моей воле, князь. Прощайте и спасибо за гостеприимство.

Вежливые слова слетали с языка, обнаруживая желание как можно скорее покончить с этой неприятной сценой. Чем дольше они будут здесь стоять, тем хуже будет и для княжны, и для самого Голицына. Он одним махом взлетел в седло, поднял руку, подавая сигнал, и кавалькада пришла в движение.

Софи забилась в угол карсты, не в силах заставить себя даже выглянуть в окно, чтобы бросить прощальный взгляд на любимый дом и на того, кто был для нее всем на свете с того момента, как она помнила себя. Она никогда не узнала, что он стоял на пороге до тех пор, пока карета не скрылась из виду за тополями, высаженными вдоль тракта.

– Ну с Богом! – со своей житейской крестьянской мудростью бодро проговорила Таня, прикоснувшись к колену Софьи. – Не надо думать о том, что позади. Думайте о том, что ждет вас.

– Вот об этом я как раз стараюсь не думать, – откликнулась Софья.

Как она могла объяснить свои чувства Тане, которая от рождения не имела права голоса на то, чтобы высказывать свое отношение к происходящему с ней? Таня была собственностью другого человека, который мог поступать с ней по своему усмотрению. И ей оставалось только ежедневно благодарить Бога за то, что се хозяин оказался добрым и справедливым. Может ли быть большее счастье для слуги? Вот и теперь она едет в Санкт-Петербург со своей хозяйкой, которой предстоит занять свое место при дворе – в роскошном мире. По мнению Тани, впереди их ожидали сплошные радости и великолепие.

Это утро, казалось, никогда не кончится. Карета тряслась и раскачивалась на выбоинах разбитой дороги, которая была главным и единственным путем в Киев. К концу первого часа Софи почувствована, как виски стянуло тугим обручем. Это было явным признаком подступающей тяжкой головной боли и тошноты – её постоянных спутников в путешествиях, когда приходилось ездить таким образом. Она в отчаянии сжалась в углу.

Спустя час Тане пришлось высунуться в окно кареты, чтобы докричаться до кучера. Он остановил лошадей. Таня помогла согнувшейся в три погибели Софье Алексеевне спуститься на землю и зайти в некоторое подобие укрытия, которое давали жиденькие заросли кустарника, Таня придерживала хозяйку за талию, пока та корчилась в мучительных приступах рвоты; пульсирующая боль в голове была почти невыносимой.