Серебряные крылья - [9]

— Извиняюсь, вопросик можно? С кем живете?

— Одна.

— Одна? — удивился Зацепа. — В таком большом доме?..

Друзья очутились в просторной, чисто прибранной комнате, обставленной просто, по-деревенски. Высокая пышная кровать, покрытая цветным одеялом; над кроватью — тканый ковер «Три богатыря».

Хозяйка дома оказалась энергичной и деловитой. Она извлекла из сундука белую скатерть и ловким движением накрыла стол.

Надя принесла из кухни закуски, и веселье началось. Любаша глянула на подругу и негромко запела:

Летчик соколом крушил

Над моею хатой…

Голос у нее был красивый — низкий, зазывный. Умолкла, поджидая подругу, и уже с высоким подголоском зазвучала просторная, заливистая русская песня:

Он меня приворожил,

Паренек крылатый…

Валентину казалось, что эта необыкновенная девушка пела лишь для него и вкладывала в слова песни особый смысл, и он уже готов был ради нее, случайно встреченной, пойти на любые испытания. Черные глаза Любаши то весело искрились, то туманились в таинственной, как бездонный омут, загадке. Зацепа никогда еще не испытывал такого сильного, щемящего чувства, оно захватило его полностью. Долгим взглядом, с каким-то тайным вызовом Зацепа заглянул в глаза Любаши и повел ее, притихшую и покорную, в танце.

А песня все звучала, звучала, и танец не кончался, и ему хотелось, чтобы так было всю ночь, всю жизнь…

— Валентин, пора собираться.

Зацепа вздрогнул. Так вдруг ломается чистое видение отраженных в озерной глади облаков, когда кто-то кинет в воду камень. Песня оборвалась, а вместе с нею оборвалось что-то и в сердце Валентина. Надя поставила другую пластинку.

— Зачем ты выключила? — встрепенулась Любаша.

— Они же уходят, — удивленно ответила Надя, — я ставлю марш.

— Как уходят? Автобусов уже нет. Как же вы доберетесь?.

— Придется на своих двоих, — ответил Фричинский.

— Не выдумывайте, оставайтесь у нас! — категорически заявила Любаша.

Спали друзья по-королевски: на широкой пуховой душной кровати.

— Два богатыря под тремя богатырями, — скаламбурил Зацепа.

Проснулся Валентин, как от толчка. «Нервы. А может, сон?» Полежал, припоминая, где он. Вспомнил — и сна как не бывало. Ему показалось, что он слышит голоса. Откуда? Фричинский храпел, богатырски разметав руки. «Этому толстокожему тюленю все нипочем. Непробиваемый», — беззлобно подумал Зацепа. Прислушался. Из кухни доносился приглушенный говор, звон посуды: девушки хозяйничали. «Ох и поросята мы: напросились в гости, кровать заняли, заставили их где-то по углам ютиться». Ткнул в бок Фричинского — не храпи! Тот взрывчато всхрапнул, пожевал губами, открыл глаза. С минуту бессмысленно таращил их, медленно возвращаясь к действительности. Зацепа наспех оделся и, чтобы дать знать о себе, завел первую попавшуюся пластинку.

Дверь из кухни приоткрылась — выглянула Любаша, в белом фартучке, розовощекая.

— Проснулись, сони? А ну, умываться и завтракать!

Дом был поднят, как по тревоге. Снова гремела музыка. Кружилась голова: на старые дрожжи много ли надо? После завтрака Фричинский и Надя надумали идти в кино. Пожалуйста, их никто не стал отговаривать.

— Пойдем в сад? — предложила Любаша.

От свежего воздуха заломило в висках, Зацепа болезненно поморщился.

— Тебе нехорошо? Погоди! — Она взбежала по крыльцу в дом и вернулась с ковшом воды, на плече у нее висело мохнатое полотенце. — Дай полью тебе.

Струйка холодной колодезной воды лилась ему на затылок, скатываясь на шею и грудь. Зацепа дурашливо взвизгивал. Любаша набросила ему на голову полотенце и принялась растирать виски. Ей, видно, доставляло удовольствие заботиться о нем. Мокрые и взъерошенные волосы Зацепы стояли дыбом. Любаша хохотала.

— Теперь лучше, да, лучше?

— Я словно на белый свет заново народился.

Они выбрали укромное местечко под старой яблоней: ветки с налитыми яблоками свисали почти до самой земли. Любаша сорвала самые краснобокие, одно протянула Зацепе, другое жадно надкусила. Белопенный сок брызнул на щеку: Любаша зажмурилась от удовольствия. Они хрумкали сочные кисло-сладкие яблоки, взрывались беспричинным смехом, болтали о разных пустяках, порой молчали, думая каждый о своем, и в такие минуты Зацепа все порывался спросить: «Кто ты?», но всякий раз что-то останавливало его.

Куда он попал? Что за добрая чародейка эта милая девушка, так околдовавшая его?

— Что так смотришь? — спросила Любаша.

— Запомнить хочу.

Девушка смутилась. На ее чистое светлое лицо словно набежала тень:

— Хороший ты парень. Мало сейчас таких.

— Ты лучше о себе расскажи.

— Боюсь, заскучаешь, парень. Я ведь девка замужняя.

— Ты что, шутишь? — невесело засмеялся Зацепа. — А… а где ж тогда муж?

— В тюрьме, — жестко отрезала Любаша и добавила с вызовом: — Небось интересно, за что сидит? Моего любовника порезал.

Уже не ковшом, а целым ведром ледяной воды окатило Зацепу: «Знать, не в добрый час повстречал я вас…» Сразу почему-то потянуло домой, на аэродром, прочь отсюда, из этого тихого сада, от трех богатырей, от этих черных глаз…

Любаша его поняла и лишь из вежливости напоследок сказала:

— Скучно станет — заглядывай.

— Может, и загляну, — пообещал Зацепа.

Выйдя на улицу, он тут же попал под прицел хитровато сощуренных глаз маленького сухонького старичка с задиристо топорщившимися рыжими усами. Старичок цепко следил за летчиком и, по мере того как тот приближался, выгибал колесом свою немощную костлявую грудь и поигрывал усами. Когда Зацепа оказался шагах в трех-четырех от него, старичок вдруг вскочил и лихо отдал ему честь. От неожиданности Зацепа тоже козырнул, чем явно доставил старичку огромное удовольствие.