— В чем дело? — строго спросил капитан, посмотрев на трап. — Так вот, стармех… Ты, значит, давай того… Выручай Боголюбова. Ты у нас деликатный. Шестью языками обладаешь… Одним словом, как представитель торгфлота ознакомь товарища Соню с Петропавловском. А то еще нажалуется, чего доброго, в Пароходство: «затравили ее на танкере!» Это я затравил, Боголюбов.
— Я никогда никому не жалуюсь! — быстро сказала мама Тарасика.
— Разве?! А я так подумал… Ладно. Стармех, надевай кителек, чтобы все по форме, и действуй давай… Прихвати-ка «ФЭД» и снимешь у сопки или там на фоне природки. Действуй… Потому что больно уж хороша… Обозвала Боголюбова самодуром.
— Я вас самодуром не обзывала.
— Нет?.. А я так подумал, что обозвала. Между строк, понимаете, прочитал. Давай, стармех… Реви-и-и-зо-о-ор! [5] Ты где? Не проспался? А?.. Припухаешь, друг?.. Приступай к выгрузке. А то начальник порта даст в Морфлот телеграмму: «Такой-сякой Боголюбов. Я его принял в порт безо всякого разговору. Я его втиснул… Я его… Он у меня и годика не прождал… А он такой-сякой и разэдакий — неделикатный, плана не выполняет… Самодур Боголюбов…» Реви-и-изор! Ревизор, давай того… приступа-а-ать к выгрузке.
— Нет, ну за что он так со мной разговаривает, товарищ стармех?.. Со всеми я всегда ладила. Честное слово. На заводе меня всегда уважали… А он… осрамил… ославил… Он…
— Стыд, товарищ Искра, не дым и глаза не ест. Не обращайте внимания, вот что я вам посоветую. Надоест, и бросят… Скучновато в море, надо же понимать. А вообще-то он мужик ничего. И капитан опытный. И человек подходящий. Поверьте! Ближе узнаете — сами поймете.
— Откуда же я узнаю, если у меня выговор за нарушение дисциплины и меня уж действительно того и гляди спишут на берег до окончания практики.
— Эх, сразу видно, что вы ребенок. За что ж вас списывать? Посудите сами! Ведете вы себе довольно-таки культурно, стараетесь…
— Я душу ему открыла! — как будто оглохнув, продолжала жаловаться мама Тарасика.
— Душу?.. И что?..
— Да вы ж ничего не знаете! Я ему письмо написала.
— Положим, знаю, товарищ Искра… Письмо я читал.
— Что?!
— Очень просто. Взял да и показал Боголюбов. Мне показал, показал боцману… Он секрета держать не может — ни своего, ни чужого… Но я и боцман все же люди солидные… А боцман, если хотите знать, так чуть что не плакал… Особенно, знаете, в этом местечке… Ну, помните, где про Жоркино геройство… И доблесть и все такое… Права, говорит!.. Нечуткость, неделикатность… Ну?.. Вы, Соня, опять за свое?.. — И стармех, вздыхая, вытащил носовой платок. — Возьмите давайте!
— Отстаньте… Я вам не девчонка!.. Я… Я… шторм. И теперь я плачу, только если что-нибудь очень хорошее… За… за… замечательный человек боцман.
— А то как же?.. Очень даже прекрасный боцман. Платочек чистый. Берите, Соня.
— Красивый.
— Из Сингапура.
— Плевать я хотела на ваш Сингапур! Мне справедливость нужна, а все смеются, — плакала мама.
— А я же вам сразу сказал: плюньте на все и берегите свое здоровье… К женщине, Соня, нужен подход. А у ребят, посудите сами… Откуда им взять подход. Все море да море. Всегда в отрыве от берега. Разве они имеют понятие о деликатности… И вы же еще на них обижаетесь!.. Одевайтесь-ка и пошли…
— Не хочу.
— Глупости. Вы хотите. А если не вы — я хочу. Жажду на берег! И не один, а с дамой.
— Я вам не дама!
— Хорошо. Пусть так. Пусть товарищ… Молоденькая, — мечтательно и лукаво сказал стармех, — изящная… Увидят и спросят: «Ага!.. Да никак стармех?.. С «Савельева»?.. И откуда только отхватывает таких!.. Он рвет на ходу подметки».
— Значит, вы не в первый раз гуляете в Петропавловске с девушками? — Мама перестала плакать.
— С девушками и с дамочками я, не скрою, гулял. Но с таким симпатичным товарищем в первый раз. «Стажерка… Общественное поручение, — скажу. — Друг просил. Боголюбов. Разве откажешь другу?..» Вот как надо действовать, Соня. И овцы целы — и волки сыты. — И стармех улыбнулся, глядя на посветлевшее лицо мамы. Мягко и задушевно пополз кверху его утиный нос.
— Эх вы, волк! — засмеявшись, сказала мама Тарасика.
— Я — волк!.. Но об этом история умолчит. Я вам не Боголюбов. — И стармех рассеянно отвел взгляд от мамы Тарасика. — Молоденькая… Студентка!.. Писательница!..
— Какая я вам писательница!
— Хорошо. Пусть так… Не писательница, так поэтесса… А мне, старому черту, конечно, лестно… Чего скрывать?! Одевайтесь, Соня!.. Искорка!.. Огонек!.. Эх, вы! Не Соня, а горе-горе. Не искорка, а пожар. Катастрофа Ивановна!.. Одевайтесь!.. Не забудьте, пальтишко надо бы потеплей. И шарфик на шейку… И если есть — прихватите варежки.
— Тра-ап!.. Вываливай тра-ап!
Трап слегка раскачивается под ногами мамы Тарасика. Внизу — шумит море и обдувает ее начищенные новые полуботинки.
— Осторожней, Искорка.
Стармех, улыбаясь, крепко и бережно поддерживает ее под локоть.
Впереди — земля. Она не будет качаться. Она твердая. И дуть она не будет. Земля не умеет дуть.
Вот берег, а на берегу — дерево.
— Дерево! — говорит, удивившись, мама Тарасика.
— А как же! — весело отвечает стармех. — Ясное дело, что это дерево.
…Дерево голое. Зимнее… Но ведь на морях не растут деревья. Совсем никакие — ни цветущие, ни с опавшими или пожухшими листьями.
