Серебряная ведьма - [81]

– Ну, что ж, девочка, посмотрим, что у нас тут есть?

Одна из частей книги содержит собрание древних валлийских легенд и фольклора и комментарии к ним и называется «Мабиногион». Внимание Тильды привлекает рассказ об обращении человека в различных животных.

– Согласно этой легенде, – читает она, обращаясь к собаке, – в древние времена превращение людей в другие существа происходило довольно часто. Вот послушай. «История Талиесина» – в ней говорится о мальчике, который случайно пробует магическое зелье из котла. Тогда за ним в погоню пускается приготовившая зелье колдунья по имени… Керидвен. А мальчика зовут Гвион. Она очень зла на него, и он убегает… «Но Керидвен была быстроногой и скоро догнала ребенка, тогда Гвион обратился в зайца, а она, увидев это, обернулась черной собакой и погналась за ним. Гвион подбежал к реке и превратился в рыбу, но колдунья продолжала преследовать его, обернувшись выдрой. В страхе за свою жизнь он выпрыгнул из воды и взмыл в небо птицей. Но Керидвен не сдалась и обратилась в ястреба, чтобы схватить его. Гвион испугался, но, увидев груду пшеницы, упал в нее одним из тысяч и тысяч зерен. Керидвен заметила, что он сделал, и обернулась курицей, которая проглотила это зерно. Тогда колдунья снова стала женщиной и через девять месяцев родила мальчика, такого красивого, что не смогла заставить себя убить его. Она положила его в мешок, погрузила в рыбачью лодку, сплетенную из ивняка и обтянутую кожей, и пустила ее плыть по озеру». Ничего себе!

Тильда быстро просматривает следующие страницы, но на них больше ничего не говорится о превращениях и не встречается ни одного упоминания об Аванк. Она листает книгу дальше и снова находит историю об озерном чудище и о том, как его с помощью песни выманила на берег смелая девушка из деревни.

– Почему-то подобные вещи всегда должна делать девушка. Мужчины оставляют такие дела нам, да, Чертополошка?

Но собака уже заснула и тихо похрапывает. Дальше в книге на иллюстрации изображена Аванк жутким существом с огромными острыми зубами, чешуей и зазубренным хвостом.

– Но она была совсем не такой, – шепчет Тильда. – Она была прекрасна.

Ее охватывает волнение, и она хватает альбом и палочку древесного угля. Она рисует быстро, щурясь, нанося на бумагу быстрые размашистые черные штрихи, пытаясь запечатлеть ту, что пришла к ней в видении. Грациозно изогнутая шея. Высоко поднятая голова. Глубоко посаженные блестящие глаза. Мускулистые лапы. Потратив полчаса, чтобы набросать образ Аванк, Тильда впивается взглядом в рисунок, задумчиво прикусив нижнюю губу.

Да. По крайней мере, почти. Я не пойму, что еще нужно сделать, пока не продвинусь дальше. Еще слишком рано.

Соскочив с табурета, она торопливо подходит к ларю с глиной и берет большой ком. Она уже несколько раз раскатала и утрамбовала глину, так что в ней не осталось ни одного пузырька воздуха, который мог бы расшириться во время обжига и взорвать горшок. После недолгого замеса материал становится достаточно податливым для использования. Тильда на секунду останавливается, чтобы убрать с лица прядь волос, помогая себе предплечьем, так как пальцы измазаны глиной. Неровный свет масляной лампы отражается в браслете, который на два сантиметра вылез из нагрудного кармана. Она кивает.

– Итак, – говорит она себе, спящей собаке и любым другим душам, которые, возможно, ее слышат. – Давайте начнем.

Сирен

Они не ждут меня. Идя по дороге, ведущей на остров, я позволяю себе чуть заметно улыбнуться, представляя, как они удивятся. Негоже мне становиться рабой привычек, чтобы каждое мое действие могли предсказать другие. Впрочем, будь у них хоть немного ума, они должны были бы ожидать моего прихода. Принц, конечно, уже видел свою маленькую дочь. Он был так внимателен в те месяцы, когда дитя росло в моей утробе, так счастлив от того, что у него наконец появится собственный ребенок, что было вполне естественно, когда он захотел взять ее на руки, едва ему представилась такая возможность. В тот день он посмотрел на дочь с такой любовью, что я поняла – он никогда от нее не отвернется. Она никогда не получит звание принцессы, но, за исключением этого, Бринах воздаст ей все почести, обеспечит любой защитой, окружит самой нежной заботой. Но нынче вечером я иду говорить не с принцем. Я знаю, что о нашем ребенке ходят слухи, что о ней болтают в каждом доме. Но мне нет дела до досужих домыслов мелких людишек. Со временем Тануэн завоюет расположение людей, которым она когда-нибудь будет служить, в этом я не сомневаюсь. Что беспокоит меня сейчас, так это козни, которые строят те, кто близок к принцу. Они продолжают делать все, чтобы встать между мною и им. Но им не удастся разлучить нас и уговорить его отказаться от дочери. Меня тревожит вот что – когда они увидят, что он не собирается отворачиваться от нас, и поймут, что у этого ребенка – а стало быть, и у меня – больше власти над принцем, чем у них вместе взятых, когда придет эта минута, Тануэн окажется в большой опасности.

Хотя этот августовский день выдался теплым, я надела красный шерстяной плащ, чтобы спрятать под ним дитя. Она не развлечение для жителей деревни. Пусть подождут. Стражник на мостках, ведущих на остров, позволяет мне пройти, не ставя под сомнение мое право пройти к принцу. Он отводит глаза, когда я устремляю на него пристальный взгляд, и таращится на меня снова, когда ему кажется, что я этого не вижу. Меня однажды спросили, не чувствую ли я себя одинокой от того, что меня все боятся. Я тогда ответила: нет, ибо никакой другой жизни я никогда и не знала. Теперь же, прижав к сердцу теплый, улыбающийся, ясноглазый плод любви моего принца, я бы сказала, что страх, который испытывают передо мной многие, только усиливает радость от того, что эти двое меня