Серебряная Инна - [58]

— С утра! С утра! — заломила руки Хельга.

Она была вне себя от ужаса. К утру Арон уже будет мертв, если он лежит где-нибудь в лесу со сломанной ногой.

— Если Лурв начнет беспокоиться, то я пойду ночью, Хельга, обещаю.

Хельга долго смотрела на мужа. Потом отошла к дальней стене, прочь от света, прижалась к ней лбом и беззвучно зарыдала.

— Это какое-то проклятье, — бормотала она. — Зачем он только туда пошел. Я же его предупреждала. Помнишь? Я сказала ему идти в Ракселе. Это словно злой рок. Что он забыл в этом Мальго? Какие у него там могли быть дела? Знаешь, Соломон, когда он уходил во вторник, я еще подумала, что никогда его больше не увижу. — Говоря это, Хельга продолжала биться лбом о стену.

Соломон остался сидеть на табурете у огня с опущенными плечами и поникшей головой. Лурв беспокойно дремал на полу в сенях. Во сне у него подергивались лапы.

— Хельга, — наконец позвал Соломон, — ты всех разбудишь. Прекрати биться о стену, а то лоб себе расшибешь. Иди сюда. Пусть дети поспят спокойно.

Они долго сидели молча у очага, пока не пришло время ложиться. Но заснуть никто не мог.

На заре Соломон вышел из дома вместе с Лурвом. С собой у него были лыжи и немного еды, дня на два.

— Показывай дорогу, — велел он Лурву. — Показывай дорогу, ты, немая животина!

День выдался серый. Часть пути Соломону приходилось нести лыжи в руках, потому что снег был еще тонкий, особенно в лесу, и постоянно нужно было следить, чтобы не наехать на камни или корни, торчавшие из-под тонкой белой перины. После полудня они достигли озера на границе между двумя уездами, и, к удивлению Соломона, пес пошел прямо на лед. Соломон после некоторых колебаний последовал за ним на лыжах, пробуя лед палками. В голове у него явственно звучал голос, говоривший, что ему не хочется туда идти, не хочется это видеть. И каким дураком нужно быть, чтобы выйти на лед в октябре?

Через пару сотен метров Лурв замер. Соломон увидел впереди полынью — большую дыру на льду с рваными краями, воду в которой с прошлой ночи успело затянуть ледяной пленкой. Она была похожа на рваную рану с неподвижной черной водой внутри.

Рядом на льду лежал заплечный мешок Арона, весь заиндевевший. Может, собака вытащила его, пытаясь помочь хозяину?

Соломон присел на корточки. Лурв с воем выписывал круги вокруг полыньи. Арон! — хотелось закричать Соломону. А-Р-О-Н — готов он был выкрикнуть во всю эту белую тишину. Но он только сидел на корточках прямо на лыжах и покачивался из стороны в сторону. Обхватив себя руками, покачивался, чувствуя, как крик режет его насквозь изнутри. Потом Соломон пришел в себя и, дотянувшись до обледеневшего мокрого мешка, подтащил его к себе.

Сумерки медленно опускались на землю, стирая все контуры. Усталыми руками Соломон закинул мешок за плечи и знаком велел собаке идти за ним следом.

~~~

Я все еще здесь. Это было несложно. Я просто осталась, и все. Сегодня мне холодно. Я не осмеливаюсь растопить печку, потому что днем слышала шум снегохода неподалеку. Люди.

Небо ярко-синего цвета. Солнце стоит высоко и светит вовсю, обливая заснеженные деревья жидким золотом. Солнце, обжигающее холодом, меня пугает. Яркий свет режет глаза. У Инны нет термометра, но я чувствую обжигающий холод своей кожей. Он означает опасность.

Ты снова здесь. В моих снах. Ты приходил ко мне две последние ночи. И почему сны не считаются? Почему они не могут быть реальностью? Твое лицо было так близко, что казалось, я растворилась в нем. Или оно во мне. Пару ночей ты был со мной, но мы не занимались любовью. Во сне я все еще жду, когда это произойдет.

Что такое мужчина, точнее, каким он может быть, я поняла слишком поздно. Многое мне мешало. Грязь. Преграды. Возможно, я ничего не знала и о том, что такое женщина и какой она может быть. Я никого из них не видела. Ни Адама, ни Еву. Ни Рай, ни запретный плод, ни змея-искусителя. Ты пытался мне что-то объяснить, но я не понимала, о чем ты говоришь. Тогда не понимала.

Но теперь. Теперь в снах я с нетерпением жду нашего соития. Известно ли тебе, что женщина, которая ждет, никогда не утратит целомудрия? Это может звучать странно, но это так. Я хотела бы заняться с тобой любовью теперь, когда мне кажется, я знаю, что такое женщина и чего она ждет от своего мужчины.

Много лет я позволяла дням приходить и уходить. Я чем-то занималась, с трудом помню, чем именно. Воспитывала детей, работала, переезжала из дома в дом. У кошки родились котята, собака умерла. Не знаю. Я правда не знаю. Была влюблена. Предана. Заперлась в себе.

Время — такая странная штука. Оно такое долгое и вместе с тем короткое. Его не поймешь. Но я его уважаю. Оно постоянно, и ход его неизменен. Медленно оно забирает меня у меня самой, оставляя свои метки, отметины, клеймя мою кожу своим клеймом. Я все больше и больше начинаю походить на мою давно умершую мать. И я вынуждена признать с легкой долей отчуждения, что теперь я такая же, как она. Ребенок, видящий свою мать. Мать-дитя. Какой она однажды была.

Но ты неприкасаем. Время над тобой не властно. Ты замер на определенной точке и так там и остался, перестав быть. Можно сказать, что ты и сейчас там, но это было бы неправдой, потому что тебя нет.