Серебряная Инна - [57]

После долгой борьбы с собой Арон подписался внизу своим настоящим именем. Поразительно, как много воспоминаний было связано с этим именем. Воспоминаний о том, как мать выкрикивала его имя, словно проклятье; воспоминаний о том, как отец, братья и сестры звали его по имени, воспоминаний о целом мире, которого больше нет. Только вечером накануне того дня, когда он должен был отправить письмо, Арон набрался мужества и подписал его: «Ваш сын и брат Кьяртан».

Он решил отправить письмо из Мальго, где никто его не знал. Возможно, такая осторожность была излишней, потому что письмо он написал по-датски, но все равно Арон опасался, что кто-то в Ракселе вскроет и прочтет его, и потому предпочел отправить его из Мальго, какой бы долгой и трудной ни была туда дорога. Там же он, не рискуя вызвать сплетни, собирался купить кольцо и отрез ткани на платье для Инны.

~~~

Инна проснулась еще до рассвета с явственным ощущением, что что-то не так. Открыв глаза, она увидела у изножья кровати Кновеля. В полутьме Инна отчетливо слышала его дыхание. Его фигура выделялась темным пятном на фоне серого утреннего света. Он возвышался над кроватью как горный массив.

Инна сразу все поняла. Он стоит здесь. Он здесь. Тяжело дышит, готовый к решающему броску. И теперь Инна знает, что она проснулась, что ей это не снится. И Кновель тоже знает, что она проснулась, потому что видел, как Инна открыла глаза.

— Что, теперь ты дома ночуешь?.. — Голос прорезал тишину в комнате как нож.

У Инны перехватило дыхание. Она снова ощутила то старое, хорошо знакомое чувство, когда внутри тебя все балансирует на самом краю, будто цветок, готовый потерять лепестки от малейшего дуновения ветра. На мгновение Инна успела почувствовать, как сильно ей хочется убежать. Убежать от своей жизни. Убежать от всего этого. Если бы только это можно было сделать. Если бы она только могла стать другой. Только какой другой? Этого Инна не знала. Она была накрепко привязана к своей жизни. Ко всему этому. Как будто она хотела улететь, но кто-то крепко схватил ее и утянул обратно. Как бы она ни пыталась, все бесполезно.

— Ты моя, — снова и снова раздавался голос Кновеля. — Ты принадлежишь мне.

Лепестки не опали. Их сорвало яростным ветром. Прибило к земле проливным дождем.

Инна не могла произнести ни слова. Она полностью ушла в себя.

Костлявая рука крепко вцепилась ей в предплечье, а Инна по-прежнему не могла пошевелиться. Не могла закрыться, не могла отстраниться, не могла скрыться от всего старого, вонючего, всего, что было ее прежней жизнью, к которой она сейчас стремительно возвращалась. С губ ее не сорвалось ни звука. Она позволила утянуть себя, вдавить в сено, в затхлый запах.

Снова этот омерзительный рот. Пальцы, сжимающие запястье и тянущие ее руку вниз. Даже мысленно Инна не могла позвать Арона на помощь, потому что он не должен был знать об этом, не должен был этого видеть, даже в самых страшных кошмарах. Он не должен быть к этому причастен. Это не должно затронуть Арона. Даже в своих мыслях Инна не могла позволить ему защитить ее своими руками, своими прикосновениями.

— Это для меня ты берегла себя, Инна, — слышала она его дыхание. — Для меня, и ни для кого другого. Для меня, а не для какого-то чертового пастуха. Для меня, Инна, для меня!

Когда все кончилось, она отползла на четвереньках в хлев. Инна могла бы пойти. Даже побежать. Но она ползла. Инна забилась в самый дальний угол. Светало. Темнота больше ничего не скрывала, не укутывала, не прятала. Инна не спала. Это был не сон. День медленно втекал сквозь грязное окно, заливая хлев мертвенным пепельным светом. Инна заставила себя подоить коз и коров, но выпускать не стала. Ей хотелось, чтобы они остались с ней, заполнили это маленькое помещение, чтобы она не чувствовала себя такой одинокой и потерянной на этих бесконечных просторах. Свет ее страшил. При свете все было видно, вся ее жизнь, все ее падение. При свете была видна каждая деталь. Инна прижалась к животным. Ей хотелось стать одной из них. Слиться с ними. Раствориться в них.

~~~

Лурв вернулся домой один. Поздним вечером он разбудил Хельгу и Соломона своим лаем под дверью. Шерсть у него вся промокла и скаталась в ледяные колтуны. Бедняга прихрамывал на одну лапу. Хельга впустила его в дом, и Лурв тяжело сел в сенях. Пес только смотрел карими глазами на хозяев дома, однако не мог им ничего объяснить.

Неделя прошла с того дня, как Арон ушел в Мальго. На дворе стоял октябрь, но холодно было уже по-зимнему. Снегом начало засыпать березы, еще не до конца облетевшие с осени, и выглядело это как-то странно.

— Что ты здесь делаешь, пес? — спросила Хельга. — Где ты оставил хозяина?

Она в растерянности уставилась на Соломона, курившего у очага.

— Скажи же что-нибудь! — в истерике воскликнула Хельга.

— Что я могу сказать? Что-то случилось, Хельга. Мы оба это знаем.

— Но надо же что-то делать! — закричала Хельга. Она стояла посреди комнаты и кричала: — Ради Бога, мы должны что-то сделать!

Соломон спрятал лицо в ладонях. Через какое-то время он убрал руки и произнес:

— Ночь на дворе. Собака хромает. Лурву нужно отдохнуть. Утром я пойду с ним. Пусть покажет мне путь. Ты же знаешь, этот пес никогда не бросил бы Арона в беде. Прямо с утра я отправлюсь на его поиски.