Сердечная тайна королевы - [40]

– И плащ совсем тонкий, – продолжал органист тоном сварливой маменьки.

– Знаете что… любезный… – пробормотал Эме, морщась, – моя матушка умерла, когда мне было четырнадцать. Сейчас мне двадцать восемь, и я давно уже не нуждаюсь в няньках, которые застегивают мне камзол. Это понятно?

И, не дожидаясь ответа рыжего, пришпорил лошадь. Тот так и остался стоять посреди двора с укоризненным выражением на веснушчатом лице.

Ворота гвардейцам отворили беспрекословно. Монах-привратник при этом даже поклонился. Видимо, преподобный де Билодо, пораздумав, сменил гнев на милость. И то правда, зачем лишний раз ссориться с Мазарини. Кардинал сейчас в фаворе. Пока.

Зима решила дать весне последний бой. По земле змеилась поземка, а снег был совсем не такой, как, например, на Рождество – мягкий, пушистый, неторопливо летящий с небес. Нет, мелкий, острый и колючий, словно колотый лед. А проклятый ветер при каждом новом порыве загонял тысячи этих крохотных злых иголок то за шиворот, то в рукава, а то и слезящиеся от холода глаза людей.

– Ну и метель, – пробурчал Трюдо, опуская поля шляпы. Вчерашний кровоподтек под глазом гвардейца превратился в роскошный синяк.

– К обеду распогодится, – бодро заявил Эме. – Ветер разгонит тучи. Еще солнцем успеем полюбоваться на закате.

На самом деле он далеко не был убежден в своих словах. Но тут, как говорится, главное уверенность в голосе. Остальное неважно.

– Давайте-ка для начала позавтракаем в Бюре-сюр-Иветте, господа.

До города было недалеко, а мысль о жарко пылающем камине и поросенке, исходящем соком на вертеле, в состоянии согреть человека даже в снегопад. Неожиданно де Бовиль предостерегающе поднял палец.

– Слышите?

Сквозь мутную пелену снега и правда доносились приглушенные ветром голоса.

– Чертыхаются, – удовлетворенно заметил Трюдо.

– Будешь тут… чертыхаться. По такой погодке.

А вскоре на фоне белесого неба и такой же белесой земли проступили темные очертания опасно завалившейся набок кареты. И силуэты троих бедолаг, которые, всячески помогая себе ругательствами, пытались вытащить экипаж из грязи.

– Завязли господа, – тихо позлорадствовал де Бовиль, морщась от очередной порции снежной крошки, обжегшей щеки.

– Чего радуешься? – Трюдо оказался гораздо более дальновидным, чем приятель. – Господа завязли – нам вытаскивать…

Когда поутру принцесса Конде выглянула в окно, первой мыслью было: «Сам Господь препятствует моей глупой затее». Над Парижем безумствовал снегопад. Одна беда – Шарлотта-Маргарита всегда была упряма. Даже в отношениях с Богом. Чем больше препон жизнь ставила на ее пути, тем настойчивее делалась эта женщина в достижении цели. Если, еще поднимаясь с постели, принцесса сомневалась, стоит ли мальчишка, сбежавший от нее семь лет назад, поездки в Беруар, то сейчас она была твердо уверена, что осуществит свою задумку. Назло собственным сомнениям, людской молве и погоде.

Сборы были недолгими – только самое необходимое. В попутчики – кучер и двое лакеев, из особо «преданных», тех, что всегда держат язык за зубами. Бандитов Шарлотта-Маргарита не опасалась, полагая, что герб Конде на дверце кареты защищает лучше, чем дюжина шпаг и мушкетов. Это имя было слишком хорошо известно во Франции, чтобы кто-то из проходимцев рискнул поднять руку на особу королевской крови. Единственное, что не приняла в расчет женщина, – матери-природе нет дела до гербов. Когда до Нуази было уже рукой подать, случилось непредвиденное. Карета, угодив колесом в подмерзшую на ветру грязную канаву, осела набок. Судя по последовавшему за этим скрежету и удару, от которого спокойная дремота герцогини в один миг обернулась жестким падением с сиденья, ось не выдержала рывка, и колесо попросту отскочило.

– Матье?! – экипаж накренился так, что Шарлотта судорожно вцепилась в дверцу, опасаясь, что та сорвется и она, дочь констебля Франции Монморанси, во всех своих украшениях и нарядах вывалится прямо в ледяную грязь. – Матье, что происходит?!

– Мы застряли, ваше высочество! – голос кучера был зол и испуган одновременно. Матье прекрасно понимал, что сил всего трех мужчин явно недостаточно, чтобы спасти карету. И что суровая хозяйка шкуру с них спустит за эту оплошность.

Так что появление на дороге шестерых всадников слуги Конде восприняли не иначе как милость Господню. И тут уж, как говорится, не до цвета мундиров.

– Что у вас случилось, господа? – спросил Эме. И только потом разглядел герб – характерный голубой щит с тремя золотыми лилиями и красной полосой между ними. Лейтенант невольно стиснул зубы. Кого еще занесло в Нуази на этот раз? Неужели самого принца Генриха? Нет, не может быть. Мужчина, окажись он хоть трижды принцем, не стал бы отсиживаться в экипаже, дожидаясь, пока слуги вытянут его из канавы. Значит…

Порыв ледяного ветра ударил ему в лицо, но де Фобер не почувствовал холода.

«Ты хотел, – съязвил он мысленно, – принять должность при дворе и при этом надеялся никогда не встречаться с одной из первых дам королевства?..»

– Колесо, сударь, – голос кучера вывел шевалье из оцепенения. – Тут ремонта на несколько минут, если бы только мы могли поднять карету.