Сердце трубадура - [17]

— Что же, Гийом… Наверное, вы правы. Это и в самом деле… глупость, пустая прихоть. Просто мы… поспорили о вас с сестрой, и… этого не должно было делать, это нехорошо — разыгрывать вашу любовь, как в тавлеи. Делайте, как… как хотите. (Только не уходи, не уходи, ради Господа… Делай, как хочешь, только… не… уходи…)

Но под конец она все же не выдержала, и один-единственный длинный всхлип прорвал плотину. Через мгновение — а иначе и оказаться не могло — он уже обнимал ее, целуя в склоненную голову, и не найти бы ей прощения с такими хитрыми уловками, на которые только последний негодяй не клюнет… Какое уж там прощение — разве что в одном-единственном случае: если бы она не заплакала нечаянно.

Потом, впервые за много-много дней, они предавались любви — на неразобранной кровати в широком алькове, не загасив ни одной из многих ярких свечей, и у них было чудовищно мало времени — кто угодно мог постучать в дверь когда угодно, а внизу собирались на ужин жители и гости цитадели, и у этих двоих, ласкавших друг друга на краю пропасти, даже не было времени раздеться по-хорошему… И Серемонда, уже заведомо проигравшая свой спор, уже познавшая собственную слабость и позор, была до невозможности счастлива. Она целовала своего возлюбленного — в глаза, в руки, в темную смешную родинку на ухе, и опять дивилась, какие у него ладони — сильные, с теми же мечевыми мозолями на указательном, что и у Раймона, что и у большинства рыцарей, но притом и изящные, с этим далеко отставленным, прямым большим пальцем (знак плохого лгуна), с пальцами, чуть расширявшимися к концам, с острыми суставами… Гийом, маленький мой. Возлюбленный мой, сын мой. Нерожденный мой сын.

— Что, моя донна? — горячий шепот, легкое, быстрое дыхание. Она испугалась, что произнесла это вслух — свою постыдную молитву: «Не покидай, не покидай меня, прошу тебя, не покидай, прошу Тебя, Господи, пожалуйста, оставь нас вместе…» Испугалась — и не ответила, только простонала что-то невнятное, еще сильнее подаваясь навстречу, и он зарылся лицом в ее мягкие, длинные волосы… Ничего не надо доказывать, нет никаких сестер, споров, глупой гордыни, ничего нету. И не надобно. Только, Господи, пожалуйста, оставь мне моего Гийома, оставь мне его, оставь мне только это.

А Гийом ни о чем не думал. Тело его само сказало за него, что он ее любит и не оставит ни за что, и не надо было разбираться, где здесь любовь, а где жалость, где страх и где печаль, и где Серемонда, тихо плачущая — она часто плакала под его прикосновениями — а где его давно умершая мать… Делай, что делаешь, главное — будь честным и храбрым и будь готов за все отвечать. Тогда, может, будешь угоден Господу. А если и тогда не будешь — все равно останься таким.

Уже наведя порядок в своем туалете — они все успели, их никто не потревожил, им повезло — Гийом обернулся к своей даме, оглаживающей ткань верхней одежды, стремясь заглянуть себе за спину — все ли там лежит правильно?..

— Гийом, нам нужно поспешить. Дай Бог, чтобы ужин еще не начался.

— Да, конечно… А кстати, донна, какое это нижнее платье?.. Ну, в котором мне надо завтра выйти к обеду?.. Вот это, которое на вас?..

— Д-да… Или н-нет… То я переменила, вон оно, на перекладине…

— Какое? — Гийом уже стоял у длинного горизонтального шеста, куда вешают одежду, чтобы не помялась, и тащил что-то голубое за длинный шелковый рукав. — Это вот?

— Это… А ты… хочешь… все-таки…

— Так я его заберу пока? — юноша сворачивал длинную штуковину в маленький кулек, не дожидаясь слов согласия. — Чтобы завтра к вам не заходить за ним, а то это было бы странно… Только надо самому будет незаметно отнести его ко мне, за пазухой, что ли — пажа-то не пошлешь. Я тогда обойду залу по галерее, сбегаю к себе и приду позже, хорошо? Надеюсь, Рай не рассердится, что я опоздал…

Серемонда молча глядела на него мокрыми глазами и чувствовала себя… непонятно даже, кем. Она чувствовала себя необыкновенно легко и как-то пусто, будто изнутри у нее исчезла вся плоть и оставался только теплый, растекающийся свет. И больше ничего.

4. О том, как Гийом доказал свою любовь, и как эн Раймон его заподозрил

…Гийом сдержал-таки свое обещание, явился на обед в Серемондином платье.

Это была голубая, вышитая понизу жемчугом рубашка с длинными, узкими рукавами, закрывающая все тело от шеи до ног. Но мерка Серемонды была все же не Гийомова, хотя он и казался небольшим для своих лет — однако же плечи его, туго обтянутые шелком, смотрелись весьма странно, и руки вылезали из рукавов голыми запястьями. Есть на свете и мужская одежда подобного покроя — однако же либо слегка короче, либо уж длиннее, и без этих знакомых всему замку жемчужинок на подоле, и без торчащих складок на его плоской груди, и лопаться на плечах ей тоже вовсе не обязательно… В общем, Гийом, с красноватыми от бессонной ночи глазами вошедший в залу в подобном роскошном уборе, вызвал не меньше эффекта, чем сделала бы это огромная глыбина из катапульты. Обед был торжественный — сегодня уезжала Агнесса, и даму надлежало проводить; потому за столом, кроме Раймона и его приближенных рыцарей, сидела еще небольшая свита баронессы де Тараскон. Паж, собравшийся было протрубить воду, едва не подавился воздухом и забулькал в рожок. Эн Раймон во главе стола поднял свои широкие, сросшиеся на переносице брови. Агнесса уронила кубок. Элиас де Серданьи, сидевший в конце стола, так стиснул зубы, что у него чуть не треснула челюсть.