Сердце трубадура - [15]

— Не вижу причин, сестрица, зачем бы мне что-то вам надлежало доказывать. Я и мой возлюбленный вполне друг другом довольны, а что о том помышляете вы — это не наша забота. Кроме того — (быстрый взгляд, выгнутая бровь) — может, оно и лучше, что досужий люд может подумать о нас так же, как вы подумали. Тем долее наша любовь останется втайне и в безопасности…

Сестра и вовсе не ответила. Повела плечом, щурясь на вышиванье так, будто это самая красивая штука на свете. Она вышивала лилии — белые по синему, цветок чистоты и невинности. Лилии, увитые терном. Узор по краю широкого плаща…

Агнессино платье было с длинным хвостом, ярко-зеленое, с серебряным шитьем. Серемондина новая собачка, шелковисто-плешивая, с просвечивающей сквозь шерсть розовой кожицей, с интересом обнюхала Агнессин подол и наконец улеглась на него комочком, посапывая… Дама улыбнулась зверьку спокойно и торжествующе, как бы призывая маленькое создание (верность, собачка — символ верности) в свидетели своей молчаливой победы.

— Агнесса!..

— Да, сестра? — улыбка — учтивей не бывает. Сама доброжелательность.

— Впрочем, если вы все же не верите… Мне нетрудно просить эн Гийома доказать как-либо свою преданность. Он готов ради меня на любые безумства.

— В самом деле?..

— Да, да, я не шучу… Пожалуй, если бы я попросила эн Гийома, например, явиться завтра к столу в женском платье — даже и тогда бы он не устыдился и из одной рыцарской преданности содеял бы такое сумасбродство, столь сильна его любовь…

Агнесса с улыбкою поднялась, задумчиво шагнула в сторону. Собачка некоторое время ехала по полу на ее длинном подоле, продолжая спать, после чего заметила, наконец, что здесь что-то неладно, и удалилась к ногам хозяйки с очень оскорбленным видом. Еще чего! Пол разъезжается! Нет, этого так оставить нельзя…

Дама в зеленом водила пальчиком по гобелену, поглаживая по желтым волосам тканую фигурку юноши, трубящего в рог. То ли это был Роланд, то ли — что более вероятно — Гийом д`Оранж… Гийом. Дама улыбнулась.

— Ну что же, сестра… Вы сказали. Если так, пускай же завтра Гийом спустится к обеду в вашем нижнем платье. Например, вот в этом, голубом, что сейчас на вас. Если он и впрямь такой сумасброд, как вы утверждаете, — то он не побоится стать смешным ради того, чтобы лишний раз доказать свою любовь… У меня хотя и нет возлюбленного — но все же, насколько я понимаю, ни один рыцарь не откажет своей донне в такой мелочи…

Серемонда поднялась; ее вышиванье — на белом алый шиповник — пламенело, как пятна крови. Остановись, сказал ей кто-то невидимый из-за плеча. Но сердце ее так оглушительно стучало, что она не услышала.

— Хорошо же, дорогая моя… Нынче вечером я переговорю о том со своим другом.

…Зря, зря, все это зря. Самое смешное, что эти злые и противные кулуарные сраженья ничем не проще турниров. Только после них во рту остается такой привкус, как будто ты пил дурное вино. Вяжущая горечь, дрянь. Позовите же ко мне Гийома. Он всегда может поставить качающийся мир на место.

…Они поговорили тем же вечером, в той же горнице, улучив-таки минутку, когда Агнесса отвлекла на себя барона, потащившего ее в конюшни хвастаться лошадьми. И разговор их был малоприятным.

Августовские вечера темны, и вышивать Серемонда уже не могла — берегла зрение; впрочем, когда Гийом к ней явился, она притворялась, что читает книжку. Это было какое-то переложение греческих легенд — страшноватых, не приукрашенных даже куртуазным, осовремененным стилем изложения: кровавая история о насильнике-муже, изуродовавшем сестру своей жены, обезъязычевшем ее, чтобы не могла пожаловаться… Но с помощью хитростей, которых Серемонда, читавшая через строчку, так и не поняла — какой-то гобелен, птицы… — старшая сестра узнала-таки о злодействе, и отомстила очень разумным способом — приготовила супругу кушанье из их единственного сына. Все печали Серемонды разом набросились на нее — наверное, из-за той неприятной тревожности духа, которая названа ожиданием — названа, должно быть, людьми, которые этого беса ни разу не встречали. Если бы у меня родился ребенок, рассеянно думала Серемонда, скользя глазами между аккуратных черненьких строк, если бы был сынок — нет, ни за что, ни за какую сестру… Сын же важнее. Особенно для тех, кто, может быть, бесплоден, может быть, не способен родить никакого сына… Да пусть бы Раймон лучше и впрямь отрезал Агнессе ее раздвоенный язычок, пусть бы, но сына я вам не отдам… Сын. Какой сын? Светловолосый, худой, с рассеянной улыбкой… Она сначала даже не заметила, что этот несуществующий ребенок — на самом деле Гийом; а когда заметила (что за глупые мысли приходят порой, Иисусе Христе!), то слегка вздрогнула — Гийом пришел, и то был его тихий предварительный стук, прежде чем дверь отворилась, и он заглянул вовнутрь.

— Донна…

— А! Наконец-то…

Некоторое время они тихо целовались, и Серемонда в продолжение этого занятия косилась через плечо своего рыцаря на незапертую дверь. Несмотря на то, что дыхание ее все время прерывалось, а ладони сделались влажными — голова оставалась ясной. Легко вывернувшись из Гийомовых теплых рук, она скользнула к двери, задвинула засов. Вот, так-то лучше. Замок просто набит народом, и среди них совсем нету друзей…