Сердце ночи - [13]

Тогда и ты, о только призрак, имя,

Заговоришь словами вновь живыми.

<1925>

«Вокруг — стена волшебного тумана…»

Вокруг — стена волшебного тумана.

Я выключил мотор, затормозил.

Плестись так наощупь нет больше сил.

Закурим, постоим, еще так рано.

Исчезли горы в ватной оболочке.

Вода стекает меж камней, журча.

Плечу тепло от твоего плеча.

Весною пахнут синие цветочки.

И тонкий звон серебряной кампаны,

И дух полей, и воркованье струй…

И ты и я — мы пленники тумана.

Как сладок был наш долгий поцелуй!

<1933>

«Густых, воздушных, золотистых…»

Густых, воздушных, золотистых,

Как пленной нежности ручей,

Сухих и томно шелковистых

И пахнущих весной кудрей,

Как теплых волн, меня касанье

Втянуло сладостно на дно.

В орбиту лунного сиянья

Дыханье розы вплетено,

И вин шипучих горькой пеной,

Не утоляя, полумгла

Весельем, кротостью, изменой

Меня смутила и зажгла.

Дрожали пальцы, развивая,

Как золотые кольца змей,

Как нимб бессолнечного рая,

Фиалок россыпь и кудрей.

<1920>

«В несовершенстве вялых линий…»

В несовершенстве вялых линий,

Как пар и тень, ползет озноб,

И в гаснущей, в поникшей сини

Гнездится цепких мук микроб.

И все, что было в нас наносным,

Что не хотело просверкать,

Томленьем тягостным и косным

Из пор земли взошло опять.

Казалось, вот сорвется слово,

Побег проросший жуть весны…

Созвучьем имени святого

Уста немые сожжены.

Мы чуда целый день прождали

И вдруг осиротели мы.

В молочно-мутной, зябкой дали

Застыли лунные холмы.

В долине сыпь огней желтеет,

Но сумрак ватный синь и тих.

И сердце хочет и не смеет

Сказать, что чудо — в нас самих.

<1920>

«Две тени мы души одной…»

Две тени мы души одной,

Томим друг друга и тревожим.

Как сумрак твой и хмель и зной

На четкий день мой не похожи!

Мне сладок пестрый порта гул,

Блеск солнца, шорох толп на пьяцце,

И в жизни сдержанный разгул

Люблю я мирно погружаться.

Люблю друзей, мой кабачок,

Прогулки в гондоле на Лидо.

Мне раздвоений чужд клубок,

Где нежность спутана с обидой.

Порою лишь твой мутный срыв

Влечет меня и, очарован,

Над краем острых скал застыв,

Я взглядом к пропасти прикован.

Я жду, что хлынет вот в меня

Весь хаос, вызванный тобою.

Но в свете брезжущего дня

Ты вновь становишься дневною.

И сухо я прощусь с тобой,

Твоим терзаем тайно жалом,

Чтоб долго в гондоле сырой

Скитаться по кривым каналам.

<1922>

«Мечта моя в загробном мире…»

Мечта моя в загробном мире

Не топей тинистых забвенья,

Не гимнов, тающих в эфире —

Ждет робко только просветленья.

Жить, каждый миг благославляя,

Здесь не дано, но за чертою

Все в памяти пусть воскресая,

Пройдет воздушною толпою.

Пусть солнце, как и здесь, засветит,

Живя живое и колдуя,

И все, что не успел заметить

Тут на земле, там полюблю я.

И ты, прождавшая года

Нежнейших слов, больших признаний,

С каким восторгом в ясной рани

Все, все скажу тебе тогда!

Ты мне поверишь, и заслоны

Тогда падут перед Одним,

И беззаконные законы

Любви ничем не затемним.

<1933>

Пейзаж

— Что твой взор различает вдали?

— Сквозь туман, вижу я, корабли

Покидают покой и уют,

В незнакомые страны зовут.

— Обольстительны ложные сны,

Нету сладостней нашей страны.

Что ты видишь в тумане еще?

— Я твое только вижу плечо.

Заслоняет оно корабли

И колонны развалин вдали.

— Дни бегут, не мечтай, но живи.

Что прекраснее нашей любви?

Всем уплывшим в обманный туман

Не вернуться из прибыльных стран.

<1954>

ЧИЧЕРОНЕ

Николаю Бахтину («Теперь я больше не поэт…»)

Теперь я больше не поэт,

Забыл печать, молчу в салоне,

Живу на скромной Пьер Капони.

Я не совсем бродяга, нет,

Я, с позволенья, чичероне.

Кормлюсь за мертвых счет веков,

Живыми не пренебрегая.

Все знаю — церковь где какая,

И в мир — музей ввести готов

За лиры Тиция и Кая.

Я ремеслу такому рад,

Срывая розы на могиле:

Сади знал толк в дорожной пыли,

Как бабка, повивал Сократ

И чичероне был Виргилий.

<1942>

Унтергрунд в Берлине

Вагон вдруг лопнул, из дверей потек,

Киша прыщами, гной лежалых чучел.

Меж судорог утроб и наглых ног

Брюхач сигарой глаз линючий пучил.

Одеколонных лун лимонный тон,

Смесь блеклой пакли, кролика и шелка.

Работая локтями в унисон,

Не различишь, кто шведка, кто креолка.

Представить в жирной жиже можно ль Вас,

Кто жаром райской просиял мне птицы?

О если б поезд вздумал с пьяных глаз

Лететь вовсю, вдруг наскочить, разбиться!

<1923>

«Пуста амфора Афродиты…»

Пуста амфора Афродиты.

Здесь нежностью никто не пьян.

Лишь запах острый и забытый

Тревожит похоть парижан.

Лишь торопливым поцелуем

Сближаются на день, на час.

Интригой дерзкой не волнуем

Сухой, расчетливый Ловлас.

Поэты здесь профессионалы,

А дружба ценится как чек.

Природа ли являть устала

Иль в денди замер человек,

От Буа до Лувра — все пространство,

А время — мертвый капитал.

В непостоянстве постоянство,

И старость — тухлый идеал.

Уж темных, цвета глаз, фиалок

Рантье кокотке не дарит.

В автомобиле сир и жалок

Одутловатый сибарит.

И редко в строй скупой и плоский

Вплетается восторгов сеть,

Чтоб с дряхлой грустью замереть

В устах волшебницы Милосской.

<1920>

В Париже

Шторы гремят. В барах тушат огни.

Запоздалые гости, в углу мы одни.

К очам мечтательным прикован, гляжу.

Плавает льдинка в золотистом Анжу.

Что за встреча! По смеху дико скользя,

Опустошенней нам быть нельзя.

Пойдем к тебе. Стол, шкаф и кровать.

В клетке подобной нельзя не мечтать.