Сердце на ладони - [16]

Ярош посмотрел в боковое окно и увидел звезды. Их было мало, и они плыли над черным лесом, который всегда ночью почему-то казался ему горной грядой — с вершинами, уступами, теснинами. А днем это была ровная стена леса в километре от дороги. Там, впереди, лес подступит к самому шоссе, и тогда исчезнет иллюзия. Антон Кузьмич не знал, как объяснить этот обман зрения.

Остановка, разговор с шофером, звезды, лес — все это отвлекло его мысли от Зоси Правда, ненадолго. Вскоре он уже снова думал о ней, но теперь по-иному. Вспомнил вторую за этот день стычку с Тамарой. Она вдруг отказала в переводе Зоси в ту клинику, где работал Ярош. Язвительно спросила:

— Твоя подпольная любовь?

Антон не выдержал и выругался, грубо, со злостью. Гаецкая испугалась, сразу оформила перевод.

Когда Ярош позвонил в редакцию Шикови-чу, что задерживается, тот сказал:

— Черт с тобой. Торчи возле своих больных хоть неделю. А я погибаю от духоты.

Ярош долго сидел у постели Зоси. Она смотрела на него, улыбалась, счастливая и смущенная.

— Где вы были все это время? — спросил он.

— Последние — четыре года здесь, в нашем городе.

— Что же вы делали?

— Работала приемщицей в швейной артели на Выселках.

— И не знали обо мне?

— Знала. Видела несколько раз.

— Видели? И не могли прийти?

— Не решалась..

— Стыдно подпольщице быть такой нерешительной!

— Какая я подпольщица! Я дочь доктора Савича. — Глаза Зоси наполнились слезами.

— Ну, не надо! Пожалуйста! Никаких волнений и никаких рассказов! Обо всем поговорим потом. — Он поднялся, чтобы уйти. Она робко попросила:

— Посидите еще немножко, Антон Кузьмич. Мальчик этот, Тарас, жив?

— Мальчик! Мальчик уже в армии отслужил. На заводе работает…

— Я искала его. — Она как будто считала себя виноватой, как будто просила прощения за то, что не сумела найти ребенка.

— Потом, потом. Не волнуйте себя никакими воспоминаниями.

Теперь, в машине, он решил, что надо завтра же обо всем рассказать Маше и попросить, чтобы она взяла над Зосей шефство. Не как сестра. Как человек.

Такси свернуло с шоссе в лес. В свете фар деревья кажутся неживыми, как на декорации. Проплывают застывшие стволы с неподвижной белой листвой. Будто на миг рождаются из доисторической тьмы и снова уходят в небытие. Тени бегут впереди, перегоняют свет: длинные, узкие вблизи и широкие вдалеке. А по бокам черно. И наверху мрак: опять не видно звезд.

Ярош любил ночную езду по лесу. Часто уговаривал Шиковича поездить. Тот не понимал его восторгов. Ярош сердился: «Какой ты, к дьяволу, писатель, если не чувствуешь такой красоты. Ты погляди на эти сосны! Какой цвет? А тени! С чем ты сравнишь их? Попробуй написать это! Помрешь — не напишешь. Тут, брат, нужен какой-то особый, условный прием».

— Хирург-абстракционист! — хмыкал Ши-кович. — Новости! Чудеса из чудес!

Шофер такси, должно быть, в знак благодарности, хотел довезти своего пассажира как можно скорей и мчался по корням и выбоинам, не жалея машины.

Ярош попросил:

— Потише, пожалуйста. Можно?

— Можно! — Шофер сбавил скорость — Я думал, вы спешите.

— Нет, мне хочется полюбоваться лесом.

— Ого, лесок тут славный! Таких бы сосен — на дом.

— Что было у вашего сына?

— Перелом позвоночника. На строительстве. Несчастный случай.

— А-а, помню.

Шофера обрадовало, что доктор помнил его сына. Начал торопливо и многословно рассказывать о сыне, о себе, обо всей семье.

Ярош слушал и не слышал. Смотрел на лес и думал. Как в свете фар из темноты бросались навстречу машине деревья, кусты, так из глубин памяти стремительно выплывали эпизоды и события, далекие и близкие, времен подполья и нынешнего дня.

Не подъезжая к даче, остановил машину у конторы лесничества, заставил шофера взять деньги, хотя тот и отказывался, и пошел пешком.

Светилось только одно окно — под крышей у Шиковича.

«Надо отучить его от работы по ночам, — подумал Антон Кузьмич о друге. И тут же о жене с нежностью: — Спит Галка. Здесь хорошо спится». Жалко было будить жену. Когда под ногами скрипнула ступенька крыльца, он погрозил ей пальцем: «Ш-ш-ш!» Потом долго стоял неподвижно. Не поднималась рука, чтоб тихонько, одним пальцем, постучать в стекло веранды. Он был уверен, что дверь заперта. Однако попробовал осторожно нажать на ручку — и дверь легко подалась. Белая фигура стояла у порога. Наученный многолетним опытом, Ярош все понял.

— Что, боишься войти? Стыдно? — шепотом сказала Галина и тут же сорвалась: — Не заходи в дом, где спят дети! Бессовестный!

— Галка!..

— Не подходи! Не прикасайся ко мне!

— Галя! Выслушай! — уже потребовал Антон.

— Что мне слушать? Мне все сказали. «Он занят на консультации»… До двенадцати часов! Не подходи!

Одна]ко сама бросилась к нему и начала ко, лотить маленькими кулачками по могучей груди.

— Ненавижу тебя! Все! Все, все!.. Завтра, завтра… Сейчас же, сейчас… Забираю детей… И — все.

— Галя! — Он отступил на шаг и попытался заслониться от ее ударов портфелем, который все еще держал в руке. Но она выхватила портфель и стукнула им мужа по голове.

Размахом руки Антон выбил у нее портфель, легко поднял, з крепком объятии прижал к груди. Носил ее по просторной веранде, убаюкивая, как младенца, и шептал: