Сердце мглы - [29]

В хозяйственной палатке хранились провизия и всё экспедиционное снаряжение, если не считать металлических ящиков и сумок с оружием – их складывали отдельно, с личными вещами Аркадия Ивановича. Расспрашивать Лизу о содержимом металлических ящиков Аня не решалась. Зои чуть ли не каждый день выдвигала новые теории. Воображала, что в них хранятся деликатесы, которыми по ночам объедаются приближённые к Аркадию Ивановичу люди, и Илья Абрамович, разумеется, укладывает на колени столовую салфетку и чинно оттопыривает мизинец. Вчера Зои вовсе заявила, что в ящиках лежат высушенные головы врагов Скоробогатова – вроде голов, которыми, по словам Артуро, агуаруна ещё полвека назад увешивали свои пояса.

Пройдя вдоль хозяйственной палатки, Аня вышла к полевой кухне, надеясь поговорить с братом о святилище и при случае показать ему нарисованную для его книги карту лагеря.

Фасоль давно сварилась, а кубики батата прожарились. Над костром, к ужасу Ани, взамен снятых котелков протянулся деревянный вертел с крупной шерстистой обезьяной – одной из тех, кого ходили наблюдать Зои и Хорхе. От вида её оскаленной пасти, почерневшего тела, так похожего на человеческое, Аню замутило. Метисы Диас и Эрнандес, напротив, радовались принесённой добыче. Спалили с обезьяны шерсть и теперь держали её над слабым огнём, готовились позже распотрошить и порезать на кусочки: часть отправить в суп, а часть зажарить на пальмовом масле.

– Жаль, тебя не было! – завидев Аню, Зои отвлеклась от разговора с Димой. – Мы с Хорхе вместе охотились. Ну как охотились… Хорхе делал всю работу, а я ему мешала. Переводчика у нас не было. – Зои с наигранным упрёком посмотрела на Аню и жестом предложила ей сесть рядом. – И я не сразу поняла, когда двигаться, а когда стоять. Там важно понимать: если обезьяны сидят себе на ветвях и кричат, то можно идти, а если они вдруг замолкли, надо сразу остановиться. В тишине к ним не подкрасться.

Аня по-прежнему стояла в стороне от костра, не решалась к нему приблизиться.

– С первыми обезьянами я нашумела. Они затихли и больше не кричали. Вроде как узнали о нас с Хорхе и убежали. Потом я шла осторожнее, и мы то замирали, то продвигались. Обезьяны стихли – стоим. Закричали опять – быстренько крадёмся на звук. А когда подошли близко, Хорхе минут десять их выцеливал. Выстрелил. Стая разбежалась, а одну подкосило. Она не сразу упала. Повисла на ветке. Знаешь, грустно так, с неё уже кровь льёт, а она висит, и на пузе у неё малыш был. Мне даже показалось, она старается прикрыть его собой. Прости, я что-то увлеклась… Ты права, это жестоко, но… Поверь, она почти не страдала. Хорхе быстро… А малыш, он… В общем, прости, зря я это рассказала.

Предчувствие тошноты не проходило. Аня боялась пошевелиться. Сделай шаг, двинь рукой, и отчаяние – неконтролируемое, гнетущее – хлынет в сознание, заставит сорваться с места и бежать, бежать не оглядываясь, не думая, куда и зачем, лишь бы вымотаться в броске до полного изнеможения, а потом рухнуть на землю и позволить отрешению накрыть тебя с головой. Не было в почерневшем теле обезьяны и в словах Зои ничего такого, с чем Аня не сталкивалась раньше, но они почему-то отозвались глубинным ужасом. Дима не замечал, каково приходится его сестре. Торопливо листал блокнот. Аня знала, чем это грозит. Стояла в оцепенении.

– На самом деле ничего печального, – промолвил Дима, найдя нужную страницу. – Вот что писал натуралист Джеймс Родвей. Послушай. «Все другие животные разрушают всё, что им по силам разрушить; почему же человек не может делать этого? Никаких оснований нет ему отказываться от борьбы, когда даже травы и деревья делают всё, что смогут, чтобы одолеть своих соседей; подобно им, человек должен или победить, или сам погибнуть, и обитатель тропических стран, иногда падающий духом и уступающий окружающим условиям, ни в каком случае не достоин уважения. Инстинкт самосохранения управляет всей природой, и человек не составляет исключения из этого правила. Его попечения о растениях и животных вовсе не истекают из чувства расположения к ним, но исключительно обусловливаются пользою, приносимой ими». Тут, конечно, есть нюансы, – Дима закрыл блокнот, – но в целом…

– Знаешь что, Дим? – Негодование отрезвило Аню. Подступавшее отчаяние ослабло. – Иди ты со своими цитатами знаешь куда?!

Аня отвернулась и зашагала прочь от кострового тента, решив раз и навсегда прекратить любые попытки заговорить с братом. Захотелось обрушить на него признание – сказать, почему она в действительности вернулась из Испании, и насладиться болью в Диминых глазах. Аня замедлила шаг, готовая вернуться к костру для немедленного объяснения с братом, но вскоре, успокоившись, пошла вперёд. Вновь обогнула лагерь. Миновав перевёрнутые плоскодонки, заглянула к мулам, чуть окрепшим после четырёх дней отдыха. Проходя мимо туалетов – сухого и влажного, – обнесённых плетёнкой из банановых листьев, вспомнила, что Зои называет их Сиракузами. Усмехнулась и наконец почувствовала, как взамен гневу пришла усталость.

Аня вернулась к себе в палатку. Завалилась в гамак. Уснуть не смогла, но к обеду выходить отказалась. В итоге Зои принесла ей с кухни две миски. Уговорила поесть. Аня, удивляясь тому, что не испытывает отвращения, взялась за суп. Вынужденно признала, что обезьянье мясо вкусное. Съела всё без остатка, даже фасоль с печёными попугаями. Отложив обе миски, откинулась в гамак и сказала, что наружу не выйдет.