Сердце меча - [29]

Впервые Дик серьезно подумал, что монахом может и не стать. При мысли о том, чтобы сейчас расстаться с Бет и никогда больше не видеть ее и не говорить с ней, казалось, кровь сворачивается как кислое молоко. Но если он хочет сохранить себя и ее в чистоте, другое поведение невозможно: еще одно свидание наедине — и он пожелает большего, чем этот торопливый поцелуй через корзинку для белья. Просто потому что находиться рядом с Бет и не желать большего нельзя. Но пожелать большего — означало пожелать и всего остального: он ведь не может обесчестить и покинуть ее. Невозможно было мечтать и о Бет и о Синдэне. Следовало выбирать.

Здравый смысл подсказывал избегать частых и тесных контактов — но в тесных коридорах «Паломника» это было невозможно. Они обедали, завтракали и ужинали все вместе, кроме того времени, что он проводил на вахте. Если он начнет бегать от Бет, все скоро поймут, что к чему, и насмешкам не будет конца. И… И Бет может обидеться…

Проблема была еще и в том, что среди экипажа «Паломника» никто не годился на роль брата Лоренцо. Дик заранее знал, что скажут ему капитан и Вальдер — «Не смей и думать», заранее знал, что скажет Джез: «А что у вас отвалится, если вы немножко друг за друга подержитесь?». Над шрамом шутит тот, кто не был ранен. Майлз, наверное, скажет: «Я не человек и не могу давать человеку советы». Но Майлз, по крайней мере, сохранит тайну, а Дику позарез требовалось выговориться.

Он вызвал через сантор тот диск, что дала ему Бет — «Аиду» — сдвинул сантор на глаза и погрузился в музыку и зрелище. Примерно в середине второго акта замигал огонек внешнего вызова и, включив экран наружного наблюдения, он с удивлением увидел Бет.

Сердце замерло. Она была одна, и он был здесь один. Правда, в любой момент их могли вызвать, но эта иллюзия чужого присутствия никуда не годилась.

Бет перед закодированной дверью нетерпеливо перетаптывалась с ноги на ногу, вертя в руках диск с сохэйскими песнями. Она знала, что он здесь и искала встречи с ним наедине, иначе передала бы диск в каюте, при Майлзе.

«В твоих глазах страшнее мне опасность, чем в двадцати мечах…»

Дик нажал на кнопку, открывающую двери, и Бет вошла. Она исчезла с экрана, а через мгновение появилась за прозрачным окошком в двери и помахала ему рукой. Он открыл ей дверь.

— Тебе нельзя здесь быть, — сказал он. — Запрещено!

— Ага, знаю. Джек скучает по тебе. Когда этот амбал тебя сменит — приходи к нам в каюту.

Она положила диск на пульт.

— Понравилось? — спросил Дик.

Бет положила пальцы ему на губы.

— Знаешь, — серьезно сказала она. — Нет.

На этот раз их разделяли только два слоя ткани: хлопок грубой вязки и трико в обтяжку. Волосы Бет были одного цвета с ее туникой: гранатово-красного. Гемам и фемам окрашивают волосы в неестественные цвета: естественные — привилегия естественнорожденных людей. Но этот цвет был сейчас как драгоценность. Дик коснулся ладонью волос девушки, провел по ним, замирая от восторга. Ее кожа, особенно там, где вырез туники открывал ключицы, на вид казалась сухой и матовой, как самый лучший шелк, и ему почти мучительно хотелось проверить, какая она на самом деле. Бет прижалась к нему и он перевел это на свой язык как «можно», склонился к мочке ее уха и осторожно провел под ней губами.

Он понял, почему мужчины идут ради этого на подвиг, на грех, на безумство и преступление. Понял, почему Дзихэй предал жену, а Макбет — короля. Почему Бласко Рид с левиафаннера «Сегредо» застрелил Хью Эдмундссона с «Ран» в баре «Кахуна» из-за девки по имени Джемма. Почему Ромео, увидев Джульетту мертвой, выпил яд. Почему в Библии это называется «познать»…

Он умирал от нежности, забывая обо всем на свете, когда касался ладонями кожи Бет там, где большой вырез топа приоткрывал плечи, чувствуя ее грудь на своей груди. Если бы его сейчас оттащили, он бы, наверное, закричал. Он знал до сих пор лишь сдержанную мужскую ласку: пожатие руки или плеча, короткое и крепкое объятие, братский хлопок по спине… Мистресс Хару была суровой дамой, да и возраст, в котором его взяли на корабль, уже не располагал ее к нежностям. Его сердце плавилось и кипело от мучительного чувства, в котором смешались тоска и радость. В нем одновременно рождался порывистый, чувственный мужчина и умирал недоласканный ребенок, и чей голос звучал громче — он не пытался понять.

— Ты весь твердый какой-то, — сказала Бет, просовывая руку под его свитер. — Где не кости, там мускулы.

Он был твердым и там, где не было ни костей, ни мускулов.

— Сюда придут, — прошептал Дик. — Тебе нельзя здесь быть.

— Открой мне дверь на лестницу.

Они вышли из пультовой, и сквозь смотровое окошко Дик увидел, что пришел лифт.

— Быстрее! — они опрометью бросились за угол, пробежали по коридору и Дик открыл девушке дверь наверх.

— Ты где шлялся? — рыкнул Вальдер, когда он вернулся. Хотя антиграв был двигателем стабильным, оставлять его без присмотра все равно не рекомендовалось.

— Отлить ходил, — соврал Дик.

— Пять минут потерпеть не мог?

— Не мог.

— Вали отсюда.

Легкость, с которой из Дика выскочило вранье, испугала его — но не настолько, чтобы испортить все впечатления. Однако время шло, и они угасали, а ложь не забывалась.