Сердце Дьявола - [5]

– Бедное животное... Ну и повадки у вас, гражданин Флинт... – скосил Бельмондо глаза на Сильвера, тянувшего к нему руку, сжимавшую окровавленную кошку. А Баламут никак не отреагировал – он внимательно рассматривал добытую из ушей серу.

– Ну зачем такие вольты, дорогой Сильвер? – начал я сглаживать ситуацию. – Мы, можно сказать, доверились вам, сердца свои раскрыли, а вы так некорректно с кошкой поступаете...

– Да вы погодите с выводами! – раздраженно махнул агонизирующей кошкой Сильвер. – Смотрите!

И, отщипнув от пилюли из пакли небольшой кусочек, сунул его в оскаленную пасть животного. И что вы думаете? Спустя минуту кошка предприняла попытку вырваться из рук мучителя; она завершились успешно. Еще некоторое время она вылизывалась, окончив, впилась глазами в Сильвера. И, злобно шипя, пошла на него. Сильвер хотел отшвырнуть ее протезом, но, заметив в наших глазах сочувствие к меньшему брату, бросил кошке кусочек своего чудодейственного шарика. Съев его, кошка благодарно посмотрела на нас и степенно удалилось, на глазах становясь все крепче и крепче...

– Впечатляет, – бросил Бельмондо ей вслед. – Ну и что вы, герр боцман, нам предлагаете?

– А вы не хотите сбросить лет по пятнадцать? А через пятнадцать – еще по пятнадцать? Сгоняем, может быть, за теми пилюлями?

– Интересный вопрос... – протянул я, отмечая про себя, что лицо Сильвера после пятнадцатиминутного общения выглядит не таким уж отталкивающим. – Кажется, я уже слышал о средстве, возвращающем молодость... Давным-давно, в глубоком детстве...

– Аркадий Гайдар. "Горячий камень", – осклабился Баламут. – Оттащить на сопку, разбить и прожить жизнь сначала. Я – пас. Как вспомню все задницы, в которых побывал, да и свою, многострадальную – не хочется по новой начинать... Я, наоборот, мечтаю быстрее старпером под семьдесят заделаться, чтобы все побоку было кроме теплого туалета и стаканчика валерьянки на ночь...

– Так ее, жизнь, можно лучше, безболезненнее прожить... Воспользоваться, так сказать, жизненным опытом, – заискивающе заглядывая в глаза, начал убеждать его Сильвер. Да и двадцать лет всегда лучше сорока – по себе знаю...

– Пробовал раз пять этот жизненный опыт, надоело, – раздраженно махнул рукой Баламут. – От себя не уйдешь... Ставить старую пластинку и рассчитывать на новую музыку может только идиот... Нет, боцман, не нужны мне ваши грабли...

– Полчаса назад в задницу просился, а теперь кокетничает! – сказал я и, вспомнив свою двадцатилетнюю жену, продолжил мечтательно:

– Мне пятнашку сбросить в самый раз... Представляю, как вытянется личико Ольги, когда я ее старухой назову...

– Она тебя бросит, – довольно хмыкнул Баламут. – Она салаг не переваривает.

– А жизнь заново проживать... – продолжил я, тяжело вздохнув, – это, конечно, пошло... Мне нравится моя прожитая... Знаете, с возрастом все приедается, мало чего уж очень хочется... И лишь одно я бы сделал с превеликим удовольствием – не спеша прошелся бы по своей жизни: полежал бы десятилетним в горячем песке на берегу Душанбинки, выпил бы винца домашнего с Карнафелем пятнадцатилетним, потом переспал бы по очереди со всеми своими женами... Какой кайф! Я ставил бы эту пластинку ежедневно...

– Тебе всегда хочется удовольствий... простых и недостижимых... – зевнул Бельмондо. – Что ж, давайте, съездим на недельку на Искандер с нашим новым другом... В июле в тех краях хорошо... Солнышко теплое, горы кругом – красота неописуемая... Развеемся заодно, жирок сбросим. Опять-таки драхмы Македонского... Есть драхмы, значит, есть и кое-что еще из той же оперы...

– Да, неплохо бы раздобреть на пару лимонов... – согласился я. – Кончаются подкожные запасы... К завтрашнему дню соберемся, а?

– Аск! – ответил Баламут и полез в карман за кошельком. Он всегда делал это первым.

3. Таджикский треугольник: ртуть, чума, Волосы Медеи и Александр. – Реминисценции.

Прощаясь, Сильвер попросил нас держать язык за зубами и никому, даже близким, не рассказывать, куда и зачем мы едем.

– Если узнает народ об этих шариках и драхмах, то придется за ними очередь занимать, – оскалился он. – А это нам не надо.

И мы дали слово молчать, а женам сказать, что едем в Узбекистан отдохнуть, развеяться, поесть настоящего плова и самбусы. Но я проболтался, вернее, Ольга вытащила у меня все в постели после определенного рода мероприятий. И тут же объявила, что едет со мной.

– С Ленкой поедешь? – поинтересовался я.

– Возвращайся скорее, – вдохнув жалобно, сдалась Ольга. И, смотри мне, не моложе тридцати пяти. А то брошу!

– Да чепуха все это омоложение! Я и секунду в него не верил. Он просто боится в те беспокойные края один ехать, вот и заливает...

– И я не верю... – прошептала, вжавшись мне в грудь щекой. – И вот еще что... Учти, ответ мой будет неадекватным...

– Ты что имеешь в виду?

– А то! На каждую твою бабу для облегчения я по пять мужиков к себе приведу...

– Не приведешь... А если приведешь – то это судьба... И то, что я уезжаю – это тоже судьба... От нее никуда не денешься... Ты знаешь, я не верю ни в бога, ни в черта и не поверю, если даже столкнусь с ними нос к носу. А вот в судьбу верю... Верю, что подводит меня к чему-то... Или просто размазывает по жизненной плоскости... По плоскости, не по линии. Ты будешь смеяться, но мне кажется, что жизненные выверты, очень непростые и часто весьма неприятные, всегда складывались таким образом, что подталкивали меня в спину, вправо, влево, заставляли пятиться, и я не мог остановиться, успокоиться в очередном уютном алькове и вынужден был идти и идти, идти и совершать совершенно неожиданные для себя и окружающих поступки...