Сердце бури - [45]

Вместо того чтобы слезть со стула, чтец внимательно их разглядывал.

– Черт меня подери!

Он спрыгнул на пол, пересек комнату, вытащил из кармана несколько карточек и протянул их д’Антону.

– Держите, это контрамарки. Как поживаете, Жорж-Жак? – Он довольно рассмеялся. – Неужели не помните? Но, черт подери, как же вы раздобрели!

– Поэт-лауреат?

– Он самый. Фабр д’Эглантин, ваш покорный слуга. – Он театральным жестом похлопал Жоржа по плечу. – Последовали моему совету, не так ли? Теперь вы адвокат. Либо вы очень хороши, либо живете не по средствам, либо шантажируете своего портного. А кроме того, у вас женатый вид.

Д’Антон улыбнулся:

– Это все?

Фабр ткнул его в живот:

– А еще вы толстеете.

– Где вы были раньше? Как вы здесь оказались?

– Везде помаленьку. Новая труппа, очень успешный прошлый сезон.

– Но не в Париже? Я бы непременно вас увидел, я часто бываю в театре.

– Нет, не в Париже. В Ниме. Честно говоря, сезон был умеренно успешный. Я забросил садово-парковую архитектуру. Теперь в основном пишу пьесы и гастролирую. А еще песенки.

Он замолчал и принялся насвистывать. Люди оборачивались и смотрели на них.

– Эту мелодию распевают на каждом углу, – сказал он. – А написал ее я. Простите, порой я бываю несносен. Я написал множество песенок, которые крутятся у вас в голове, но что толку. И вот я добрался до Парижа. Мне нравится бывать в этом кафе, читать свои наброски. Люди слушают, порой высказываются – разумеется, никто их об этом не просит, но я не возражаю. Билеты на «Августу», она идет в «Комеди Итальен». Это трагедия, во всех смыслах. Думаю, ее дают на сцене последнюю неделю. Критики жаждут моей крови.

– Я видел «Литераторов», – сказал Камиль. – Это ведь ваша пьеса, Фабр?

Фабр обернулся, вытащил лорнет и всмотрелся в Камиля.

– Чем меньше вы о ней упоминаете, тем лучше. О, как вспомню это каменное молчание. А затем свист.

– А чего вы ожидали, написав пьесу о критиках? А освистывали даже Вольтера. Премьеры его пьес обычно заканчивались беспорядками.

– Вы правы, – согласился Фабр. – Однако Вольтер нечасто задумывался, где раздобыть пропитание.

– Я знаком с вашими сочинениями, – настаивал Камиль. – Вы сатирик. Мой вам совет: хотите достичь успеха – подольститесь ко двору.

Фабр опустил лорнет, очевидно крайне польщенный. Хватило одной фразы: «Я знаком с вашими сочинениями». Он взъерошил волосы.

– Продаться? Это не по мне. Да, я люблю пожить и не прочь заработать. Однако всему есть пределы.

Д’Антон нашел свободный столик.

– Как же так? – сказал Фабр, усевшись. – Неужели прошло десять лет? Или больше? Говоришь: «Мы обязательно встретимся», но сам так не думаешь.

– Правильные люди притягиваются друг к другу, – сказал Камиль. – Их видно, словно на лбу у них нарисован крест. Вот я, например, на прошлой неделе видел Бриссо.

Д’Антон не стал спрашивать, кто такой Бриссо. У Камиля было множество сомнительных знакомцев.

– А теперь Эро. Я всегда его ненавидел, но теперь испытываю к нему другое чувство. Вопреки здравому смыслу, однако это так.

– Эро – судья, – объяснил д’Антон Фабру. – Он из богатейшей и знатнейшей семьи. Ему еще нет тридцати, красавец, много путешествовал, и все дамы при дворе добиваются его благосклонности…

– Какая мерзость, – пробормотал Фабр.

– Поэтому мы были несказанно удивлены, что он уделил нам целых десять минут. – Д’Антон усмехнулся. – Говорят, Эро воображает себя великим оратором и часами перед зеркалом разговаривает сам с собой в одиночестве. Хотя откуда нам знать, что он занимается этим в одиночестве?

– Слуги не в счет, – заметил Камиль. – Аристократы не считают слуг за людей, поэтому не стесняются предаваться перед ними своим слабостям.

– Зачем он репетирует? – спросил Фабр. – Надеется, что созовут Генеральные штаты?

– Вероятно, – ответил д’Антон. – Может быть, он видит себя вождем реформ. У него просвещенные взгляды. По крайней мере, если верить его словам.

– «Серебро их и золото не смогут избавить их в день гнева Господня», – объявил Камиль. – Книга пророка Иезекииля. И если читать на древнееврейском, очевидно, она о том, что Закон погубят жрецы, а синедрион – старейшины. «Царь восплачет, и князь облечется печалию» – и это непременно случится, если они и дальше будут вести себя, как сейчас.

Кто-то сказал:

– Говорите тише, не то ваша проповедь привлечет полицию.

Фабр ударил рукой по столу и вскочил. Его лицо побагровело.

– Цитировать Писание не преступление! – воскликнул он. – Хотя я не понял, что вы имели в виду.

За соседними столиками захихикали.

– Не знаю, кто вы, – вскричал Фабр страстно, обращаясь к Камилю, – но я с вами!

– О боже, – пробормотал д’Антон. – Только не поощряйте его.

Д’Антону при его габаритах трудно было бы выскользнуть из кафе незамеченным, поэтому он попытался сделать вид, будто пришел не с ними. Тебя незачем поощрять, думал он, ты создаешь неприятности, потому что не способен ни к чему другому, тебе нравится думать о разрушении снаружи, потому что разрушение у тебя внутри. Он отвернулся к двери, за которой лежал город. Миллионы людей, чьих мыслей я не знаю. Вспыльчивые и безрассудные, беспринципные, расчетливые, добродетельные. Те, кто читает на древнееврейском, и те, кто не знает счета. Младенцы, что ворочаются, словно рыбы, в тепле материнской утробы, и отрицающие время древние старухи, чьи румяна затвердели и сходят после полуночи, обнажая морщинистую кожу, а под кожей проглядывают пожелтелые кости. Монашки в рясах. Аннетта Дюплесси, терпящая Клода. Узники в Бастилии, вопиющие о свободе. Люди изуродованные и люди, слегка подпорченные, брошенные дети, что сосут жидкое молоко долга, моля о приюте. Придворные; Эро, сдающий Антуанетте плохую карту. Проститутки. Парикмахеры и писари, освобожденные рабы, дрожащие на площадях, и те, кто собирает таможенные пошлины в парижских воротах. Мужчины, что всю жизнь рыли могилы. Те, чьи мысли текут иначе. О ком ничего не известно и не может быть известно. Он оглянулся на Фабра.