Сердце Аримана - [21]

– Фарнан, мой повелитель.

– Фарнан? Так чего ты ждешь? Тащи его сюда!

– Твоя воля, владыка! - Альбан поклонился и ринулся из зала.

– Стой!

Десятник замер, раскрыв рот и выжидательно уставившись на короля.

– Этого, сира Лайоналя, тоже волоки… И пусть придет Паллантид!

– Слушаюсь, мой государь! - и десятник с грохотом выскочил за дверь.

Конан посмотрел ему вслед и покачал головой. Изящными манерами Альбан не отличался, зато был верен, крепок и силен. В прежние времена, в эпоху правления Вилера и Немедидеса, королевскую гвардию набирали сплошь из сыновей благородных аквилонских родов, опытных в обращении с оружием, но временами склонных к самовольству и даже прямому мятежу. Конан этот обычай изменил, как и многое другое, и теперь среди Черных Драконов и их старшин были преимущественно люди простого звания, тарантийцы, шамарцы и гандерландцы, воины искусные и верные. Если и попадался кто из рыцарского сословия, так непременно пуантенец; они славились преданностью, и за каждого такого бойца ручался граф Троцеро.

Но Альбан был из простых. Хороший парень этот десятник, размышлял Конан, верный и честный, но порой на него нападало что-то непонятное, вроде столбняка, и тогда Альбан замирал, выпучив глаза и приоткрыв рот, и только помахав перед его лицом рукой можно было вывести беднягу из такого состояния. В юности он лицедействовал - выступал на площадях с балаганом, изображая глупых мужей или неудачливых любовников, но потом собратья по ремеслу выгнали его: нередко посреди представления он словно обращался в камень, и партнерам приходилось отвлекать внимание публики, кривляясь, прыгая и подталкивая приятеля, чтоб привести его в себя. Вероятно, солдатское ремесло больше подходило Альбану; изгнанный с подмостков, он прослужил в армии лет десять и в битвах в столбняк не впадал.

Король не сожалел, что этот ветеран очутился среди гвардейцев; на него можно было положиться, да и подчиненные ему тарантийцы уважали своего десятника, хотя и посмеивались над его странностями - конечно, втайне; сам Альбан, обладавший немалой силой, любого согнул бы за насмешки в бараний рог.

Со вздохом спрятав в шкатулку оба рубина, Конан поставил ее затем на пол, под ноги. Тут, в приемном покое, обставленном, как и оружейная, по его вкусу, не было ничего лишнего: несколько жестких сидений у стен, большой камин да помост, на котором стояло его кресло. Тронный зал, убранный куда роскошнее, Конан не любил и появлялся там только в случае крайней необходимости. От прежних правителей там осталось изысканное великолепие - окна с синим, красным и зеленым стеклом, мозаичные панно на стенах, изображавшие охоты и пиры, сражения и коронации, богатая мебель, резные, покрытые золотом двери и мягкие толстые ковры с диковинными узорами. Вдоль стен тронного зала тянулись три ряда масляных ламп и свеч в прекрасных бронзовых подсвечниках, и каждый ряд выступал чуть дальше предыдущего, образуя как бы ступеньки. А под ними висели знамена и гербы с золотыми львами, щиты со знаками благородных родов, драгоценные парчовые завесы и пергаменты, на коих искусные писцы увековечили важнейшие из королевских указов. Слишком пышно все это выглядело, слишком торжественно! Вдобавок прежние аквилонские владыки комфорта не чурались, и сиденье трона - огромного кресла, отделанного золотом, - сплошь устилали мягчайшие пуховые подушки. Конан утопал в них, ругая про себя изнеженные королевские задницы, но, увы, заменить не мог. В некоторых вопросах его аквилонцы отличались необоримым консерватизмом; они не просто уважали, но почти боготворили все атрибуты королевской власти - в том числе, и эти проклятые подушки.

Альбан вернулся так быстро, словно не шагом шел, а мчался в своих тяжелых доспехах по длинным коридорам дворца. Он влетел в зал, почтительно поклонился и выкрикнул:

– Ювелир Фарнан, мой король!

Конан кивнул.

Два охранника ввели в зал невысокого хрупкого человечка лет тридцати с красивым бледным лицом. Его прямые русые волосы спадали на плечи, щуплые, как у ребенка; о тарантийском происхождении говорил большой, но благородной формы нос; длинные пальцы с ухоженными ногтями нервно теребили пояс, отделанный бронзовыми бляшками. Туника на нем была чистой, однако не новой; видно, мастер был небогат.

Вслед за ювелиром в приемный покой вступил Паллантид, быстро подошел к королевскому креслу, склонился к уху Конана и негромко произнес:

– Все сделано, повелитель. Люди предупреждены и будут молчать, ювелир перед тобой, а койфитскую крысу сейчас приведут.

И верно, Альбан выкрикнул:

– Сир Лайональ, посланец Кофа!

– Бывший посланец, - уточнил король, грозно поглядывая на на перепуганного койфита. Стражи швырнули его на пол, и теперь он, вывернув шею, с ужасом взирал на короля.

Конан взмахнул рукой, приказывая гвардейцам удалиться, и обратил взор на ювелира. Фарнан стоял с потерянным видом, но стоило королю взглянуть на него, как ювелир охнул, упал на колени и низко склонил голову.

Подождав несколько мгновений и видя, что тот не собирается подниматься и говорить, Конан фыркнул, выбрался из кресла и, ухватив Фарнана за ворот, отволок к стоявшим у стены табуретам. Паллантид, как верный пес, негромким рыком подогнал туда же койфита, сам же встал за спиной короля.