Сердце Ангела - [8]

— Этого маловато, док. — Я силой втащил его по лестнице за воротник твидового пиджака. — Два часика хорошей ломки поможет тебе освежить память.

— Он всегда дорого одевался, — с мольбой простонал Фаулер. — Строгие костюмы, ничего яркого.

Я втолкнул его в узкую дверь спартанской спальни и повалил на кровать.

— Подумай как следует, док.

— У него были отличные зубы, очаровательная улыбка. Пожалуйста, не уходите…

Я закрыл за собой дверь и повернул длинный ключ в замке. Такими ключами пользовалась моя бабушка, запирая свои секреты. Я опустил ключ в карман и, посвистывая, спустился по лестнице.

Глава шестая

В дом доктора Фаулера я вернулся после полуночи. Единственная лампа горела наверху, в спальне. Этой ночью доку не удастся хорошо выспаться. Но моя совесть была спокойна. Я прекрасно поужинал в гриль-баре и просмотрел двухсерийный фильм, не испытывая ни малейшего сострадания. У меня жестокая профессия.

Войдя в парадную дверь, я прошел через темный коридор на кухню. В полумраке жужжал холодильник. Сняв с верхней полки бутылочку с морфином — для наживки, — я направился наверх, освещая дорогу фонариком. Дверь в спальню была надежно заперта.

— Уже иду, док! — возвестил я, нашаривая в кармане ключ. — Я принес вам конфетку.

Повернув ключ, я открыл дверь. Доктор Альберт Фаулер не произнес ни слова. Он лежал на своей постели, откинувшись на подушки, по-прежнему в коричневом костюме в «елочку». Левой рукой он прижимал к груди окантованную рамкой фотографию женщины. А в правой держал «Веблей-Марк V». Он был убит выстрелом в правый глаз. Загустевшая кровь наполняла рану, как рубиновые слезы. От удара правый глаз наполовину вывалился из глазницы, от чего Фаулер стал похож на пучеглазую тропическую рыбу.

Я коснулся тыльной стороны его ладони. Рука была холодной, словно долго провисела в витрине мясной лавки. Прежде чем потрогать еще что-нибудь, я поставил на пол «дипломат», извлек из внутреннего кармана с клапаном пару хирургических перчаток из латекса и надел их. Во всем происшедшем было что-то не так. Несколько странный способ покончить с собой выстрелом в глаз. Но, предположим, медики разбираются в подобных вещах лучше нас. Я пытался представить себе дока, как он держит «Веблей» рукояткой вверх, откидывает голову на подушку, словно перед закапыванием глазных капель. Не получалось.

Дверь была заперта, а ключ лежал у меня в кармане. Самоубийство — единственное логическое объяснение. «Если глаз твой — враг твой…» — бормотал я, стараясь нащупать выпадавшую из общей картины деталь. Комната выглядела точь-в-точь как и раньше. Расческа и зеркало лежали наготове на комоде, а запас носков и белья — в ящиках.

Я поднял со столика Библию, и из открытой коробки на коврик посыпались патроны: внутри книга была пустой. Я оказался такой же «пустышкой», не найдя патронов раньше. Подняв их с пола и выудив закатившиеся под кровать, я вернул их на место, в Библию.

Потом я прошелся по всей комнате, вытирая платком все, к чему прикасался во время предыдущего обыска. Полиции Покипси вряд ли это понравится — иногородний сыщик толкает на самоубийство выдающегося местного доктора. Я повторял себе, что полицейские в случае самоубийства не станут искать отпечатки пальцев, однако продолжал усердно тереть платком.

Почистив дверную ручку и ключ, я закрыл дверь, но не запер. Внизу я опорожнил пепельницу в карман своего пиджака, отнес ее на кухню и, вымыв, поставил рядышком с тарелками на подставку. Потом убрал в холодильник морфин и пакет с молоком и тщательно прошелся платком по всей кухне. Отступил назад, до самого подвала, протирая за собой перила и ручки. Но со скобой на двери сарая делать было нечего. Я поставил ее на место и втолкнул шурупы в ноздреватое, точно губка, дерево. Любой добросовестный полицейский сразу заметит следы взлома.

Возвращение в город предоставило мне уйму времени для раздумий. Мне не нравилась мысль, что я замучил старика до смерти. Во мне проснулись печаль и сожаление. Запирать его вместе с револьвером было грубой ошибкой. Тем хуже для меня, потому что док многого не успел рассказать.

Я попытался мысленно запечатлеть эту сцену, как на фотоснимке: доктор Фаулер, вытянувшийся на кровати с дырой в глазу и с мозгами на покрывале. На столике, рядом с Библией, горит электрическая лампа. Фотография в рамке, снятая с комода, крепко зажата в его холодеющих пальцах. Указательный палец другой руки на курке револьвера.

Я рассматривал эту сцену бессчетное количество раз, но в ней по-прежнему чего-то не хватало, одного кусочка из головоломки. Но какого? И где ему место? Опереться мне было не на что, кроме собственной интуиции. Эта ускользающая деталь тревожила меня, будто заноза. Может, дело в том, что я не хочу примириться с собственной виной? Нет. Я был уверен, что смерть доктора Альберта Фаулера — не самоубийство. Он был убит.

Глава седьмая

Утро понедельника выдалось ясным и холодным. Остатки снежной бури были давно вывезены за город и сброшены в гавань. Поплавав в бассейне Молодежной христианской лиги напротив «Челси», где я жил, я съездил в «Ипподром Гэридж», поставил там свой «шеви» и пешком пошел в контору. Около Таймс-Тауэр я остановился и в киоске, торгующем провинциальной прессой, купил вчерашнюю «Покипси Нью-Йоркер». О докторе Альберте Фаулере ни слова.