Сердце Ангела - [19]

Двое из джазменов взяли бокалы и, глянув на меня, затерялись в толпе. Пупс Суит оседлал табурет в конце стойки и оперся о стену, чтобы удобней было разглядывать толпу. Я взял свой бокал, подошел к нему и залез на соседний табурет.

— Я просто хотел поблагодарить вас. Вы настоящий артист, мистер Суит.

— Зови меня «Пупс», сынок. Я не кусаюсь.

— Хорошо, пусть будет «Пупс».

Лицо у него было широкое, темное и морщинистое, будто брикет выдержанного табака. Густые волосы цветом напоминала сигарный пепел. Синий саржевый костюм едва не трещал по швам на грузном теле пианиста, но его ноги в черно-белых туфлях были маленькими и изящными, как у женщины.

— Мне понравился финальный блюз.

— Я написал его давным-давно, в Хьюстоне, на обратной стороне салфетки, — рассмеялся он. Зубы его оказались ослепительно белыми, и улыбка, наводящая на мысль о луне в первой четверти, словно расколола темное лицо. На одном из передних зубов я заметил золотую коронку. В нижней ее части, сквозь вырез в форме перевернутой пятиконечной звезды поблескивала эмаль. Подобные вещи замечаешь сразу.

— Это ваш родной город?

— Хьюстон? Господи, конечно нет, я был там на гастролях.

— А откуда вы родом?

— Я-то? Я, паренек, из Нового Орлеана. Перед тобой мечта антрополога. Я играл в дешевых борделях Сторивилла, когда мне не было и четырнадцати. Знавал всю шайку: «Банк», Джелли и «Сатчелмаут»… Потом рванул вверх по реке, в Чикаго, — Пупс расхохотался и хлопнул себя по массивным коленям. В полумраке сверкнули перстни на его толстых пальцах.

— Вы шутите.

— Может и шучу, сынок. Может и шучу… Я улыбнулся и пригубил напиток.

— Как здорово, должно быть, помнить все о прошлых временах…

— Ты пишешь книгу, сынок? Уж я-то распознаю писателя быстро, нюхом чую, как лис курицу.

— Вы почти угадали, старый лис. Я работаю над очерком для «Взгляда».

— Неужто Пупс появится во «Взгляде»? На равных с Дорис Дэй! Ну и дела!

— Не буду вам пудрить мозги: очерк будет о Джонни Фаворите.

— Кто это?

— Певец. Выступал со свинг-бэндом Спайдера Симпсона в начале сороковых.

— Ага. Спайдера помню. Ух и барабанил он, мать его, — что твой отбойный молоток.

— А что вы думаете о Джонни Фаворите? Темное лицо Эдисона Суита стало невинным, как у студента на экзамене, не знающего ответа на вопрос по алгебре.

— Ничего не помню. Ну, разве что он, кажется, сменил имя и стал Франком Синатрой. А по уик-эндам — Виком Дамонэ.

— Может, у меня неверная информация, — вздохнул я, — до мне казалось, что вы с ним дружили.

— Сынок, когда-то он записал одну из моих песен, и я благодарен ему за тот давно потраченный гонорар, но это не делает нас друзьями.

— В «Лайф» я видел фото, на котором вы поете вместе.

— Ага, помню тот вечер. Это было в баре Дики Уэллса. Я встречал Джонни разок-другой, но он никогда не навещал меня на окраине, где я работал.

— А кого он там навещал?

Пупс Суит насмешливо закатил глаза.

— Это тайна, сынок.

— После стольких-то лет? — возразил я. — Так значит, он навещал какую-то леди?

— Да, и та леди была на все сто, это точно.

— Как ее звали, вы можете сказать?

— Это не секрет. Любой, кто входил в нашу компанию, знал, что Эванджелина Праудфут всерьез уцепилась за Джонни Фаворита.

— А центральная пресса ничего об этом не знала.

— Сынок, если в те дни кто-то нарушал приличия, то он не трезвонил об этом по всему миру.

— Что же это за птичка — Эванджелина Праудфут?

— Прекрасная, сильная женщина. С островов, — улыбнулся Пупс. — Она была лет на десять-пятнадцать старше Джонни, но выглядела такой красоткой, что он рядом с нею и вовсе терялся.

— Не знаете, как мне ее найти?

— Много лет ее не встречал. Она болела. Ее магазин все еще там, на окраине, да и она, наверное, там же.

— Магазин? — переспросил я, изо все сил стараясь сгладить полицейскую назойливость вопроса.

— У Эванджелины был магазин лекарственных трав на Ленокс-авеню. Он работал до полуночи, ежедневно, кроме воскресенья. — Пупс подмигнул мне. — Нам пора на сцену. Посидишь еще отделение, сынок?

— К концу я вернусь.

Глава четырнадцатая

Аптека Праудфут находилась на северо-западном углу Ленокс-авеню и Сто двадцать третьей улицы. В витрине висела вывеска, выполненная из шестидюймовых неоновых букв синего цвета. Я оставил машину за полквартала и подошел поближе. На витрине, в прозрачном синем свете, лежали пыльные образцы. Маленькие круглые полки по обеим сторонам витрины заставлены выцветшими коробочками с гомеопатическими лекарствами. На задней стенке — прикрепленная кнопками многоцветная анатомическая схема человеческого тела; живот был вскрыт и можно было увидеть кишечную «набивку». Каждая картонная полка соединялась с соответствующим внутренним органом провисшими атласными лентами. На лекарстве, соединенном с сердцем, значилось: «Благотворный экстракт из белладонны Праудфут».

За задней стенкой витрины виднелась часть магазина. С жестяного потолка свисали лампы дневного света; старомодные застекленные стеллажи из дерева тянулись вдоль дальней стены. Единственным движущимся предметом был маятник настенных часов.

Я вошел внутрь. В воздухе витал едкий запах благовоний. Когда я закрыл дверь, над моей головой звякнул колокольчик. Я быстро огляделся. На вращающейся металлической подставке возле входа располагалась коллекция сонников и брошюр по любовным проблемам, соперничающих друг с другом в борьбе за покупателя своими яркими многоцветными обложками. Кроме того, пирамидальная горка демонстрировала «порошки удачи», расфасованные в высокие цилиндрические коробки из картона. «Утром насыпь немного порошка себе на костюм и номер, взятый наугад из сонника, обеспечит тебе на сегодня солидный куш».