Сердца пламень жгучий - [33]

Он приблизился к Тиффани, и ей некуда было отступать — за спиной находился лишь ряд писсуаров. Шанс коснулся ее лица и поцеловал. Губы у него были мягкими и жаркими, и она потянулась им навстречу.

Она просто ничего не могла с собой поделать, его прикосновения сводили ее с ума.

— Я люблю тебя, — повторил Шанс, глядя ей в глаза.

— Ты ничего не знаешь о любви, — дрожащим голосом заговорила Тиффани. — Любовь не терпит лжи, она строится на взаимном уважении и доверии.

Он согрел ее щеку теплым дыханием.

— Неужели тебе непонятно? Я ничего не рассказывал потому, что боялся тебя потерять.

На глаза ее снова навернулись слезы, и она зажмурилась, чтобы не выпустить их.

— Это не умаляет твоей вины.

— Во всяком случае, я надеюсь на понимание.

Тиффани вздернула подбородок и сузила глаза:

— Как я могу понять чужого человека?

Скрипнула дверь, послышались шаги. Кто-то вошел, но они по-прежнему стояли, скрестив взгляды.

— Может, мне просто не обращать внимания и делать свое дело? — спросил мужской голос.

Тиффани опомнилась первой.

— Все в порядке, мы уже уходим.

Она вывернулась из объятий Шанса и подумала, что, выйдя отсюда, они пойдут разными дорогами и никогда больше не встретятся.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Дорогие кожаные туфли Шанса утопали в толстом ковре, когда он шел через холл по направлению к давно знакомому кабинету.

Ему навстречу с протянутой для приветствия рукой заспешил худощавый пожилой человек с пышной седой шевелюрой.

— Добро пожаловать, Шанс Макман! Что, уже надоела работа в столице?

— Я проездом, — ответил Шанс, но собеседника уже и след простыл.

Секретарь сообщил по внутренней связи о его приходе, и Шанс, постучав три раза, вошел в кабинет отца.

— Здравствуй, папа.

Уильям Макман поднял голову от бумаг, потом снял модные очки в тонкой оправе и встал.

— Шонси, — сказал он гулким баритоном, от которого у Шанса в детстве гудели ноги даже в кроссовках. — Вот это сюрприз!

Шанс хотел обнять отца, но тот, не двинувшись с места, наклонился и через полированный стол протянул сыну руку.

В свои пятьдесят девять лет Уильям Макман по-прежнему излучал юношескую силу и надежность, он держался прямо и казался выше, чем был на самом деле. Его седеющие и редеющие волосы были тщательно подкрашены и уложены.

Он снова уселся в кожаное кресло, и Шанс почувствовал себя клиентом.

— Не расскажешь, откуда у тебя синяк под глазом?

Шанс не сразу нашелся с ответом — происшествие давно выветрилось из памяти.

— Пустяки, — пробормотал он, — ударился случайно.

Отец криво усмехнулся, но тему развивать не стал.

— Тогда что привело тебя сюда?

Шанс задавал себе этот вопрос на протяжении всего пути от аэропорта, когда вместо Вашингтона отправился почему-то в Атланту.

Интересно, как прореагировал бы отец, если бы он сказал, что приехал на родину зализывать раны. Он не учел, что Тиффани и Мэри Грили — дочери конгрессменов, а, следовательно, могут знать друг друга. Тиффани отказала ему, не поверила его любви и отчитала его с такой злостью, что душа у него до сих пор ныла.

И действительно, почему Тиффани должна ему верить, если с самого начала он вел себя как самый обыкновенный притворщик?

Но посочувствует ли ему отец или заявит, что Шанс заслужил все это поскольку выдал себя за другого? Согласно понятиям Уильяма Макмана, нет ничего лучше, чем положение уверенного в себе и преуспевающего адвоката.

— Я здесь проездом и вот решил заскочить к тебе, — начал Шанс издали.

Уильям Макман нахмурился, уголки его обычно спокойного рта поползли вниз.

— Тебе следовало заранее предупредить нас. Ты же знаешь, как у меня много дел, да и брат твой уехал на медицинский симпозиум. А мы с матерью собирались сегодня на ужин к помощнику мэра. — Он постучал карандашом по столу. — Я не могу отказаться, кроме того, мы хотели поговорить с ним о снижении местных налогов, чтобы привлечь сюда бизнес.

— Не надо ни от чего отказываться. — Сколько Шанс себя помнил, у отца вечно были какие-то планы. — Я улечу следующим самолетом, только забегу в суд. Надеюсь, мама найдет время, чтобы пообедать со мной.

— Очень хорошо. — Уильям Макман сверлил сына острым взглядом. — Давай-ка рассказывай, зачем приехал.

— Но я же объяснил — я здесь проездом.

— У тебя сорвалось дело дочери Джейка Грили? Ты прилетел, чтобы доложить мне об этом лично?

— Нет никакого дела, — сказал Шанс. — Истица не нанимала адвоката, ей нужны были деньги.

— И Грили заплатил ей?

— Думаю, он сделал бы все, лишь бы в газеты не попала история о том, что его дочь ездит на машине пьяная.

— Так в чем проблема? — Глаза отца сузились. — Только не говори, что ты довел дело до суда.

— А что в этом плохого? — спросил Шанс.

— Я пообещал Грили, что ты все уладишь тихо. — В голосе отца появились злые нотки. — Шонси, ты же знаешь, как мне важно, чтобы в Конгрессе сидел мой человек! Я рассчитывал на тебя.

— Успокойся, я все сделал как надо.

Отец с облегчением шумно выдохнул:

— Тогда я не понимаю, в чем дело.

— Наверное, я размышлял вслух. Мэри Грили не была пьяна, это все выдумки той женщины, которая хотела получить деньги. Джейк Грили слукавил, когда уверял, что беспокоится за дочь, — он слишком озабочен собственной репутацией.