Сердца и судьбы - [9]

«Леонардо», как вам, быть может, известно, – это фирма в духе «Сотби» и «Кристи», покупающая и продающая сокровища мирового искусства. Они там знают, что есть что, а когда дело доходит до Рембрандта или Питера Блейка, то и почем. Они умеют отличить стул работы Чиппендейла от стула удручающе искусного флорентийского краснодеревщика, работающего под Чиппендейла. Однако в противоположность «Сотби» и «Кристи» у «Леонардо» есть свои собственные большие выставочные залы, где отчасти для собственного удовольствия и прибыли, а отчасти для пользы широкой публики фирма устраивает грандиозные художественные выставки, за каковые она (через Совет по искусствам) получает солидную долю государственной субсидии на поддержание искусств – по мнению одних слишком большую, по мнению других далеко не достаточную, но так ведь бывает всегда. Если вы знаете Лондон, то должны знать и «Леонардо» – мини-Букингемский дворец, украшающий угол Гросвенор-сквер и Эллитон-Плейс. Нынче у фирмы есть филиалы во всех крупнейших городах мира, но в шестидесятых лондонский «Леонардо» пребывал в гордом и величавом одиночестве, а этот прием был устроен в честь открытия первой по-настоящему грандиозной выставки – полотен Хиеронимуса Босха, любезно предоставленных музеями и коллекционерами со всего мира. Подготовка обошлась в колоссальную сумму, и сэр Ларри Пэтт, чьим блистательным молодым помощником был Клиффорд Вексфорд, терзался тревогой, будет ли она иметь успех.

И совершенно зря. Это же были шестидесятые. Придумай что-нибудь новенькое, и дело в шляпе.

Коктейли с шампанским, взбитые волосы (хотя несколько «пчелиных ульев» все еще раскачивали люстры), невероятно короткие юбки, весьма кружевные рубашки и длинные волосы мужчин на переднем краю авангарда. По стенам извивались в муках фигуры, привидевшиеся художнику – в аду, в совокуплении, все едино. А под ними общались великие, прославленные, талантливые, красивые, а репортеры светской хроники записывали, записывали. Иску-у-усство! Дивный был прием, можете мне поверить. Оплачен налогоплательщиками, и никто не подверг сомнению счет. Я была там с моим первым мужем.

Клиффорду было 35, когда он увидел Хелен, и он уже принадлежал к великим и прославленным, не говоря уж о талантливых, красивых и достойных заметки в светской хронике. Он чувствовал, что исчерпал холостяцкую жизнь. И присматривал себе жену. Или просто ощущал, что ему подошло время давать званые обеды и производить впечатление на влиятельных людей. А для этого мужчине нужна жена. Дворецкий, конечно, высший шик, но жена подразумевает солидность. Да, ему требовалась жена. Он полагал, что Анджи, богатая наследница из Южной Африки, ему, пожалуй, подойдет, и с прохладцей ухаживал за бедной девочкой. Он явился на прием (собственно говоря, свой прием) под руку с Анджи, а ушел с Хелен. Разве так поступают?

Хелен было 22, когда она увидела Клиффорда. Даже теперь, когда ей под пятьдесят, она еще достаточно сногсшибательна и вполне способна ввергать в хаос сердца и судьбы мужчин (хотя полагаю и уповаю, что она поняла, насколько полезно воздерживаться от этого). Но тогда! Если бы вы видели ее тогда!

– Кто это? – спросил Клиффорд у Анджи, глядя на Хелен через кишащий людьми зал. Бедная Анджи!

Правду сказать, Хелен отнюдь не выглядела идеальной красавицей шестидесятых (ну, помните? Круглое кукольное личико, продырявленное знойными глазами Кармен), но тем не менее была сногсшибательной чаровницей 5 футов 7 дюймов роста, размер 10, пышнейшие каштановые кудри – вот только ей их цвет представлялся мышиным, величайшим проклятием ее жизни, и она в дальнейшем их осветляла, тонировала и вообще всячески мучила, пока в продаже не появилась хна и не разрешила все ее трудности. Глаза у нее были сияющими и умными, она выглядела нежной, хрупкой, отчаянно кокетливой и «да как вы смеете!» – причем одновременно. Она была самостоятельной и, как и Клиффорд, не старалась нравиться, а просто нравилась. Иначе у нее не получалось. Она никогда не кричала на слуг и не выговаривала парикмахерам – хотя в то время, о котором я рассказываю, ей для этого поводов не представлялось: она была бедна и жила скромно. Приспосабливалась.

– Это? – сказала Анджи. – Да, по-моему, никто. И в любом случае она не умеет одеваться.

На Хелен было чуть слишком тонкое, чуть слишком простое, чуть слишком хорошо выстиранное хлопчатобумажное платье, бело-розовое, туманного струящегося солнечного фасона, опередившее моду на пять лет. Под ласковой тканью ее груди казались нагими, маленькими и беззащитными. Спина у нее была длинная, плавно сужающаяся к талии, и вся она – точно лебедь, как поется в песне.

Ну а Анджи, мультимиллионерша Анджи! На Анджи было жесткое платье из золотой парчи с большим бантом из красного атласа на спине, с нелепо низким вырезом при почти полном отсутствии бюста. Она напоминала рождественскую хлопушку, но без подарка под оберткой. Три портнихи по очереди рыдали над этим платьем, все три лишились заказа, но никакие жертвы не могли принудить это платье стать ей к лицу.

Бедная Анджи! Анджи любила Клиффорда. Отец Анджи владел шестью золотыми приисками, и потому она считала, что Клиффорду следует платить ей взаимностью. Но что, в конце-то концов, могла она предложить кроме остренького ума, пяти миллионов долларов и своей тридцатидвухлетней все еще незамужней особы? У нее было сухое тельце и тусклая кожа (хорошая кожа придает привлекательность самой невзрачной девушке, но у Анджи она хорошей не была: боюсь, ей недоставало внутреннего света) и не было матери, а был отец, который давал ей все, чего бы она ни захотела, кроме ласки и внимания. Все это сделало ее алчной, бестактной и брюзгливой. Причем Анджи знала, что она такая, но ничего с этим поделать не могла. Ну а Клиффорд прекрасно отдавал себе отчет, что жениться на Анджи было бы практично (как отдавали себе в этом отчет немало мужчин до него), а Клиффорд был практичен, но почему-то ему просто не хотелось на ней жениться (как прежде им). А тех немногих, кто все-таки делал ей предложение – богатой женщины совсем уж без претендентов на ее руку быть не может, – Анджи презирала и отвергала. Тот, кто способен любить меня, вычисляло ее подсознание, не стоит моей любви. Она, как вы можете заключить, оказалась в безвыходной эмоциональной ловушке. Теперь она восхотела Клиффорда, и чем больше он не хотел ее, тем больше она хотела его.