Серая кошка в номере на четыре персоны - [44]

Гулко звучат слова команды:

— Отря-а-ад, стро-о-ойся!

Красноармейцы поспешно выстраиваются.

— Равня-айсь!.. Смирно!

— Верещагин?

— Здесь!

— Свитаев?

— Я!

— Сикорский?

— Я!

— Левицкий?

— Здесь!

— Коротков?

— Я!

— Зленко?

— Тут!

— Кущов?

— Я!

— Кивенко Лукьян?

— Я!

— Кивенко Спиридон?

— Тут!

— Малов?

— Здесь Малов!

— Харумбаев?

— Я Харумбаев!

Панорама по лицам бойцов.

— Товарищ военный назир! Отряд добровольцев для выполнения спецзадания построен. Докладывает Белоусов.

— Здравствуйте!

— Здравия желаем, товвоенназир!

— Вольно, товарищи!

— Вольно!

Невысокий худощавый мужчина в военной форме идет вдоль шеренги в сопровождении Белоусова. Останавливается возле правофлангового.

— Буду краток. Правительство республики получило от Джунаида письмо с предложением о капитуляции басмаческих соединений. Хитрит Джунаид или в самом деле понял, что его дни сочтены, будет установлено во время переговоров. Возможно, Гурбан-Мамед хочет просто выиграть время, но и в этом случае переговоры дадут нам возможность подтянуть к Хиве силы для успешных боевых операций. Вести переговоры поручено товарищу Белоусову. Вы будете сопровождать его в этой миссии. Есть вопросы? Нет вопросов… У меня все.

Товарищ Белоусов, красноармейцы могут быть свободны.

Б е л о у с о в. Отряд, разойдись!

В о е н н ы й н а з и р. Детали похода обсудите с бойцами сами.

Б е л о у с о в. Есть, товарищ военназир.

Просторная, скудно обставленная комната. Стол с висящей над ним керосиновой лампой. На стене портрет Ленина. Под ним цитата: «МЫ СОВЕРШЕННО НЕ ХОТИМ, ЧТОБЫ ХИВИНСКИЙ МУЖИК ЖИЛ ПОД ХИВИНСКИМ ХАНОМ». В. И. Ленин.

Входят Белоусов; Кущов, Харумбаев, Левицкий. Следом за ними незаметно проскальзывает в дверь подросток лет тринадцати. Это Таган. Пристраивается в уголке и с интересом наблюдает за происходящим.

Белоусов расстилает на столе полевую карту. Кущов зажигает лампу. Все четверо склоняются над картой.

Б е л о у с о в. Сколько, говоришь, до Бадыркента?

Х а р у м б а е в. Прямо ходить — близко. Полдня на лошади. По дороге ехать — не знаю. Может быть, — восемьдесят, может быть, — сто верст.

Б е л о у с о в. От Газавата далеко?

Х а р у м б а е в. От Газавата по солнцу идти — Тахты близко. От Тахты налево к пескам. Не очень далеко.

Б е л о у с о в. Значит, здесь где-то.

К у щ о в. В один переход уложимся?

Х а р у м б а е в. Может быть, уложимся, может быть, — нет.

Л е в и ц к и й. Вы только послушайте этого молодого юношу! Да или нет?

Х а р у м б а е в. Стало быть, полтора перехода… Ну что ж, с утра и выступим. Фураж и провиант — в расчет на четверо суток.

К у щ о в. Ясно.

Б е л о у с о в. Все вроде?

Л е в и ц к и й. Как будто все.

Б е л о у с о в. Ну, до завтра. Отдыхайте, ребята.

Красноармейцы покидают комнату. Белоусов достает табак и начинает свертывать папиросу. За его спиной переминается с ноги на ногу, не решаясь заговорить, Таган. Вздыхает.

Б е л о у с о в. Вздыхай, не вздыхай — бесполезно. Сказано — нет.

Т а г а н. Не хочешь…

Б е л о у с о в. Не могу. Понимаешь? А если бы и мог… Не проси.

Т а г а н(упрямо). Все равно пойду!

Б е л о у с о в. Ты мне брось эти штучки. Дисциплину знаешь воинскую? Ступай.

Понурясь, Таган медленно отходит к двери. Уже оттуда:

— Все равно пойду!

Б е л о у с о в качает головой, улыбается. Затянувшись папиросой, откладывает ее на край стола и достает из сумки бумагу и огрызок карандаша. Еще раз затягивается и, отложив папиросу, начинает писать.

«Родная! Прости, что пишу редко. Дел — невпроворот. И все — срочные. Трудно? Да. Все ново, необычно, незнакомо. И постоянно ощущаешь огромную ответственность. За каждый поступок, действие, слово. Перед кем? Прежде всего перед партией. Перед собственной совестью. И, пусть это звучит немного высокопарно, — перед потомками. В революции нет проторенных путей. Каждый из нас — первопроходец. Каждый делает историю. Не улыбайся. Здесь, в Хиве, я понял это с какой-то особой отчетливостью.

Завтра с отрядом ухожу на задание. И, как всегда в таких случаях, ноет где-то под сердцем. Труднообъяснимое чувство. Точно идешь в темноте, зная, что где-то рядом затаился враг. Вот-вот последует удар. Ты весь напрягся, подобрался внутренне и ждешь, ждешь, а удара все нет и нет…

Впрочем, в этот раз обстановка как будто ясная. А сердце все равно щемит…»

Улица возле гостиницы. Стоит возле машины задумавшийся Ахмедов. Сигарета догорела до самых пальцев. Ахмедов кидает ее на тротуар, тщательно затаптывает. Из гостиницы выходит Харумбаев. Подходит к Ахмедову. Окликает. Шофер не слышит. Харумбаев трогает его за плечо.

Х а р у м б а е в. Уснул, что ли?

А х м е д о в. Думаю.

Х а р у м б а е в. Дело. Возраст у тебя самый что ни на есть философский. Поехали, Софокл.

Садятся в машину. Харумбаев достает пачку сигарет. Она пуста. Раздраженно комкает ее.

Х а р у м б а е в. Что куришь?

Ахмедов молча достает сигареты и протягивает Харумбаеву. Тот закуривает и откидывается на спинку сиденья.

А х м е д о в. Домой?

Х а р у м б а е в. Домой. Доконают меня эти туристы!.. Вот что, Ахмедыч, — с утра на рыбалку едем.

А х м е д о в. А этот?

Х а р у м б а е в. Придумаем что-нибудь. Ну, в Ургенч, что ли, вызовут…