Серапис - [21]

ГЛАВА VI

Покинув мачеху, Димитрий не терял понапрасну времени. Он позвал к себе греческого раба, приехавшего с ним в Александрию, и продиктовал ему несколько писем, так как сам он не особенно свободно владел пером. В письмах говорилось о его отъезде в Киренаику и намерении лично управлять своим небольшим поместьем. Когда эти послания, свернутые в трубочку, перевязанные шнурком и запечатанные, были положены перед ним на столе, они показались Димитрию пограничными камнями на его жизненном пути.

Молодой человек прохаживался взад и вперед по комнате, думая о том, что ожидало рабов и земледельцев, которые долгое время были для него верными слугами и сотрудниками. Он успел внушить им неограниченное доверие к себе и был искренно расположен ко многим из них.

Димитрий не мог представить себе жизни этих людей, их деятельности, их праздников без статуй богов, без жертвоприношений, без венков и веселых песен. Они казались ему детьми, которым вдруг запретили играть и смеяться. Молодому человеку снова пришло на память собственное детство. Он вспомнил тот день, когда первый раз пошел в школу, где его засадили за ученье, между тем как раньше он ничего не знал, кроме ребяческих забав в отцовском саду.

Неужели мир дошел в настоящую минуту до того рубежа в своем духовном развитии, где кончается свобода и беспечное наслаждение жизнью, уступая место тяжелой борьбе за высшие блага?

Если в Евангелии заключается истина и то, что в нем обещано, должно исполниться, то не благоразумнее ли пожертвовать некоторыми земными радостями, чтобы приобрести нетленные сокровища за гробом? Немало хороших и благоразумных людей, известных Димитрию, и даже сам царь, мудрый Феодосий, всей душой предались учению Христову. Димитрий знал по опыту, что вера его матери, в которую он был обращен еще мальчиком, служит для всех бедных и несчастных источником истинного утешения. Только впоследствии молодой человек охладел к христианству, ожесточившись на слабохарактерного отца и властолюбивую мачеху.

«И зачем заставлять креститься простых земледельцев, которые довольствуются немногим? Разве они могут искать чего-нибудь вне своих языческих верований? – думал он. – Эти люди крепко держались старины, и едва ли что-нибудь заставит их добровольно отказаться от веры своих отцов, от благочестивых обычаев, вносивших радость и довольство в их существование. Зачем им жертвовать всем этим ради неизвестного будущего, когда они и без того чувствовали себя счастливыми, не страшась загробных наказаний?»

Димитрий не раскаивался в своем решении, но был уверен, что мачеха, несмотря на все его протесты, не замедлит осуществить свой замысел и велит разрушить на принадлежащей ей земле все храмы, все мраморные изображения, все уютные гроты и алтари, умащенные благовониями и украшенные дарами набожных молельщиков. Все эти священные предметы, обреченные на гибель, представились теперь воображению молодого человека, и его томило грустное предчувствие.

Он имел привычку начинать день с зарей и рано ложиться спать. Теперь, после пережитых волнений, его также клонило ко сну, но Димитрий не успел затвориться в своей спальне, как в комнату вошел Марк, прося уделить ему час времени для серьезного разговора.

– Ты сердишься на свою мачеху, – сказал юноша, сопровождая свои слова умоляющим и грустным взглядом, – но ведь тебе известно, что она готова пожертвовать всем для своей веры. Как горько ты улыбаешься, Димитрий! Но попробуй стать на мое место; я безгранично предан матери, и ты в свою очередь дорог мне, как любимый брат, поэтому мне тяжело видеть вражду между вами. Сегодня я так много перестрадал!

– Бедный мальчик, – с участием заметил Димитрий. – Не думай, что я обвиняю тебя в чем-нибудь. Кроме того, вы с матерью по-своему совершенно правы. Долой языческие святыни! Пусть гибнут с голоду те, кто не разделяет наших мнений! Но как бы вы ни смотрели на этот вопрос, здесь дело не обойдется без насилия, пожалуй, даже без кровопролития. Для вас, конечно, это не имеет большого значения, но у меня сжимается сердце при мысли о будущем наших рабов и арендаторов с их женами и детьми. Каждого из них я знаю по имени, каждый при встрече со мной ласково приветствовал меня или целовал край моей одежды. Многие из этих людей приходили ко мне в слезах и возвращались домой веселыми. Клянусь Зевсом, до сих пор никто не мог упрекнуть меня в малодушии, но сегодня мне изменила моя обычная твердость. Желчь невольно закипает у меня в сердце, когда я спрашиваю сам себя: во имя чего совершаются подобные вещи?

– Во имя святой веры, Димитрий. Все это делается для спасения крестьян, живущих на нашей земле.

– Неужели? – иронически возразил старший брат. – В таком случае следовало бы строить церкви и часовни, посылать в языческие поселения почтенных христианских пастырей, вроде Евсевия, и стараться обращать неверующих к истинному Богу с помощью той всеобъемлющей христианской любви и милосердия, о которых вы так много толкуете. Сегодня утром я убедительно советовал твоей матери поступить именно таким образом. Я думаю, что подобными средствами она могла бы вернее достичь своей цели, хотя, конечно, не сразу. Крестьянин, понемногу приученный к церкви и получивший понятие о новой, лучшей религии, сам добровольно пожертвует прежними святынями, добровольно откажется от своего языческого культа. Я видел тому тысячи примеров и ничего не имею против такого способа распространения христианства. Но неблагоразумно сжечь старый дом, не приготовив даже необходимых строительных материалов для нового жилища. Вот что я называю легкомысленным и жестоким. Такая умная женщина, как твоя мать, не стала бы настаивать на исполнении своего безрассудного плана и приняла бы мой совет, если бы она вполне беспристрастно отнеслась к настоящему делу. Но я убежден, что здесь кроется совершенно иная цель, кроме интересов христианской религии.