Серафина - [19]

Я вспомнила, что видела в соборе какое-то строительство, но вот записку, наверное, проглядела.

— Это музыкальный инструмент? Я думала, какой-то механизм.

— И то, и другое! — вскричал он, и глаза его засветились радостью. — И работа почти закончена. Я оплатил половину расходов из своего кармана. Самый подходящий проект для того, кто уже прощается с этой жизнью. Наследие. Звук будет такой, какого мир никогда еще не слышал!

Я уставилась на него в изумлении, заметив, как сквозь личину вспыльчивого старика пробивается восхищенный юнец.

— Его тоже делает мой протеже. Его зовут Ларс, вы должны познакомиться, — провозгласил он, словно был епископом, а подагренный диван — его кафедрой. — И часы Комонота на соборной площади тоже он построил; настоящий самородок. Вы замечательно поладите. Обычно он является очень поздно, но я непременно уговорю его прийти в разумное время. Скажу, когда увидимся с тобой на сегодняшнем приеме в голубом салоне.

— Простите, только не сегодня, — сказала я, поднявшись и подхватив свои партитуры для клавесина с одной из его захламленных полок.

Принцесса устраивала званые вечера в голубом салоне почти ежедневно. Я была неизменно приглашена, но не ходила ни разу, хотя Виридиус постоянно зудел об этом и ругал меня. К вечеру я страшно уставала от того, что приходилось постоянно быть начеку и всего опасаться, да и оставаться допоздна не могла, потому что нужно было ухаживать за садом и ни на день не забывать о чешуе. Виридиусу знать обо всем этом было нельзя; я раз за разом разыгрывала стеснительность, но он продолжал настаивать.

Старик вскинул кустистую бровь и почесал щеку.

— Ты никуда не пробьешься при дворе, если будешь бегать от людей, Серафина.

— Меня совершенно устраивает мое нынешнее положение, — ответила я, перебирая листы пергамента.

— И ты рискуешь обидеть принцессу Глиссельду, пренебрегая ее приглашением. — Тут он проницательно прищурился и добавил: — Быть такой необщительной не совсем нормально, тебе не кажется?

Внутри все сжалось. Я передернула плечами, стараясь ничем не выдать, как чувствительно отношусь к слову «нормально».

— Сегодня ты придешь, — заключил старик.

— У меня на сегодня уже есть планы, — сказала я с улыбкой, той самой, которую обычно тренировала по утрам.

— Значит, придешь завтра! — приказал он, от гнева сорвавшись на крик. — Голубой салон, девять вечера! Либо ты придешь, либо очень скоро окажешься без работы!

Трудно было определить, говорил ли он серьезно или блефовал; я еще плохо его знала. Нервно вздохнув, я решила, что сходить разок на полчаса — это не так уж страшно.

— Простите, сэр, — склонила я голову. — Приду обязательно. Я не знала, что для вас это так важно.

А потом, держа улыбку, словно щит между нами, сделала реверанс и вышла.

Даже из коридора было слышно, как хихикают принцесса и одна из ее фрейлин — кого она там на этот раз притащила с собой. Судя по тону, ровесница. Я мимоходом подумала, как звучал бы хихикательный концерт. Понадобился бы целый хор из…

— Так что, она очень вредная? — спросила фрейлина.

Я застыла на месте. Не могли же они говорить обо мне?

— Прекрати! — воскликнула принцесса. Смех ее журчал, как вода. — Я сказала «раздражительная», а не «вредная».

У меня запылало лицо. Раздражительная? Неужели вправду?

— Но все равно, сердце у нее доброе, — добавила принцесса Глиссельда, — что делает ее полной противоположностью Виридиусу. К тому же она почти мила, вот только вкус в одежде ужасный — и я решительно не могу понять, что она творит со своей прической.

— Ну, этому легко помочь, — вставила фрейлина.

Я наслушалась достаточно и шагнула за порог, кипя от ярости, но стараясь не подтвердить данную мне характеристику. Фрейлина была наполовину порфирийка, если судить по темным кудрям и теплому, смуглому оттенку кожи. Смутившись, что ее подслушали, она прижала ладонь ко рту.

— Фина! — воскликнула принцесса Глиссельда. — Мы как раз о тебе говорили!

Только принцессам позволено никогда ни в каком разговоре не чувствовать неловкости. Она улыбнулась ослепительно безмятежной улыбкой; солнечный свет из окна у нее за спиной превратил ее золотые волосы в нимб. Присев в реверансе, я подошла к клавесину.

Принцесса Глиссельда поднялась и стремительно двинулась от окна в мою сторону. Ей было пятнадцать — на год меньше, чем мне, и от этого мне было странно ее учить. Для своего возраста она была очень миниатюрна, отчего я чувствовала себя неуклюжей великаншей. Она обладала любовью к парче, усыпанной жемчугом, и такой уверенностью в себе, о какой я и мечтать не могла.

— Фина, — прощебетала она, — это леди Милифрин. Она, как и ты, обременена излишне длинным именем, поэтому я зову ее Милли.

Приветственно кивнув Милли, я едва удержалась от того, чтобы заметить, как глупо эти слова звучат из уст человека по имени Глиссельда.

— Я приняла решение, — провозгласила принцесса. — Я буду выступать на концерте в честь кануна Дня соглашения, исполню гальярду и павану. Но только сочинения Терциуса, а не Виридиуса.

Я расставляла ноты на пюпитре, но при этих словах помедлила с книгой в руке, взвешивая ответ.

— Если помните, в сюите Терциуса вам нелегко давались арпеджио…