Сэр Майкл и сэр Джордж - [14]

— Да, Джордж. Зачем, не знаю. И, говоря откровенно, мне это уже не нравится.

— Мне тоже, — мрачно сказал сэр Джордж. — Что ж, давайте искать его номер. Там я уже смотрел.

В гостиной, которую они наконец нашли, было много красного дерева и ярко-голубого плюша, тут же сидел сам Маунтгаррет Кемнтгаррет Кемден в очень старом халате, а с ним — Спайк Эндрюс, композитор, причинивший им столько неприятностей. Маунтгаррет Кемден коротко поздоровался с ними, потом обернулся к Спайку Эндрюсу, который, к величайшему облегчению сэра Майкла и сэра Джорджа, собирался уходить.

— Даю вам обещание, мистер Эндрюс, — сказал Маунтгаррет Кемден, — что вы получите нужную гарантию, и я буду на вашем концерте. Ненавижу давать обещания: вечно я их сдерживаю. И помните — нужна специальная репетиция, фаготу и гобою в адажио она очень понадобится.

Эндрюс ушел, и старик размеренным тяжелым шагом вернулся к дивану и, казалось, заполнил его целиком. Он хмуро посмотрел на обоих благородных джентльменов, глядевших на него, вернее, робко поднявших на него взоры, — оба сидели в низких креслах.

Оба испытывали досаду, сначала — от того, что встретились, потом — от столкновения с несравненным Эндрюсом, который успел смерить их воинственным взглядом; и пока Маунтгаррет Кемден провожал Эндрюса до дверей, каждый из них решил про себя, что никаких штук от старика, несмотря на его возраст и славу, он не потерпит, хотя и пришел сюда по первому же его зову. Но сейчас, когда старик переводил взгляд с одного на другого, оба почувствовали, что их решимость убывает. Да, старик Маунтгаррет Кемден несомненно мог внушить страх. Даже под тяжестью лет, вдавивших его голову в плечи, он казался великаном. Но дело было не только в этом. Несомненно тут влияла и его слава, то, что имя этого человека, его творчество были им известны с самого детства; вдобавок по манере держаться, по обращению он казался одним из последних представителей древней расы гигантов, существующих в стихии, незнакомой тем людям, с которыми они сталкивались каждый день, людям, которые в чем-то нуждаются и готовы на любые сделки, чтобы добиться своего, щегольнуть своими способностями, продвинуться еще ближе к Верхам. А этот огромный старик, казалось, жил еще в эпохе, когда никаких Верхов не существовало, дышал воздухом, какого уже в Лондоне добывать не могли, не умели. И сэр Майкл, чувствуя, как он сходит на нет, подумал, что правильно он догадался, когда прибыл в Гиззардс-отель и полупрезрительно спросил себя, почему старик остановился тут: Маунтгаррету Кемдену действительно было наплевать не только на мнение людей об этом отеле, но и вообще почти на все, что сэр Майкл и сэр Джордж считают таким важным.

— Я — человек небогатый, джентльмены, — сказал Маунтгаррет Кемден. Голос у него был низкий, рокочущий, и в нем до сих пор сохранились грубоватые деревенские раскаты. — Совсем небогатый. Но я обещал этому молодому человеку, Эндрюсу, достать двести фунтов, чтобы он мог внести требуемую гарантию. Я просмотрел партитуру его вещи, и я в ней несколько сомневаюсь — впрочем, может, я отстал от века в своих музыкальных вкусах. Он не из тех молодых людей, которые мне по нраву, — слишком нянчится с собой, слишком криклив, нервозен, как и его музыка. Но ему надо дать дорогу. Он говорит, что обращался в ваши организации, и не раз, а несколько раз и просил незначительной помощи. Но вы не только ему отказали, вы оба, лично — он показал мне ваши письма — сначала писали высокомерно, а потом оскорбительно. Почему? Вот все, что я хочу от вас узнать, — почему? — Он поднял опущенные морщинистые веки и гневно уставился на них. Это было страшно: они словно заглянули в пылающую печь на том свете.

Ответил сэр Джордж, в лучшем и самом официальном тоне:

— Могу вас уверить, профессор Маунтгаррет Кемден, что просьба мистера Эндрюса была рассмотрена самым тщательным образом и решение не давать ссуды было принято…

Но договорить ему не пришлось, и сэр Майкл обрадовался, что не он попытался ответить. Сэра Джорджа просто остановил какой-то нечеловеческий рев, в котором нельзя было разобрать ни слова. Но потом пошли и слова:

— А зачем вообще существуют эти ваши несчастные организации? Только для того, чтобы отдавать искусству хоть малую толику денег, что выкачивает из народа правительство, эти напыщенные болваны, только и знающие, что тратить огромные суммы на бомбы, на ракеты, на самолеты, которые никогда им не понадобятся, да еще строят дороги, чтобы всякие кретины могли делать девяносто миль в час, — да мало ли на какую чепуху идут деньги. А ваше дело — сохранять хоть крохи культуры в этом раю низкопробных дельцов, бюрократов и безмозглых сопляков. Поняли?

— Конечно, — сказал сэр Майкл под напором свирепого взгляда, — мы это и стараемся делать.

— И прекрасно — старайтесь. А если вам легче оттого, что вы воображаете, будто вы — важные шишки, так воображайте и дальше. Но не пишите и не разговаривайте с людьми вроде Эндрюса, будто вы — кто-то, а он — ничто. Он для вас Бах, Моцарт, Бетховен, Брамс. Он — Музыка, черт побери! Да проживи вы оба хоть сто лет, вам все равно не понять, какие надежды, страхи, восторги и огорчения переживает композитор, что в нем живет, горит, бушует, что его мучит, каких глубин и высот он достигает, какие усилия тратит, какие чувства его обуревают. А вы сидите, диктуете и подписываете эти дурацкие, нелепые письма и ничего не понимаете. Да этому можно выучить обезьяну. И помните вы, оба. С Эндрюсом вы обошлись гнусно, пришлось мне его выручать. Сделал я это тихо, никто и знать не должен. Но если так случится в другой раз, предупреждаю, я осрамлю вас по всему свету, клянусь Богом, осрамлю! Вот и все. Прощайте, джентльмены.