Сепсис - [39]

— Точно. Сотрудник он был. И я действительно не «впрягся», но не потому, что безразлично мне было. Сразу после похорон мои люди провели собственное расследование. И выяснили, что Сергея грохнули не за служебные действия, а за его личный грех. И на его казнь Маля дал добро… Ты же лицензию взял, а, Рудик? За убийство какого-то Буры. Так ведь?.. А еще скажу: если бы убили Сергея, когда он на службе находился, — я не посчитался бы ни с понятиями, ни с Малей. Рассчитался бы. Но все случилось в его выходной, так сказать, — в часы его досуга. Да еще — по справедливости. Так что я посчитал себя свободным от всяких вендетт.

— Да, тебя ни с какого боку не схватишь! Не потому, что скользкий, — ты не скользкий, а ловкий… Правда, обидно, что ни одного доброго слова о Сером не сказал: все же вместе работали, пили-ели и унесли его под Шопена. А про покойного — или хорошо, или ничего… Злой ты, Фауст.

— Нет, не злой. Это у меня в такой форме доброта проявляется.

— В общем, Серого ты не жалеешь — умер Максим, ну и хер с ним! Хохла — с потрохами сдаешь. А кого же ты ценишь? Уважаешь кого?

— Врагов, — без улыбки, твердо ответил Павел. — Умных врагов.

— Интересная мысль, только не совсем понятная. А я не люблю, когда непонятно. Ты можешь эту тему поконкретнее расфасовать…

— Мы встретились, чтобы пофилософствовать?

— Нет, конечно, — растерялся Дикий. Попытался прикрыть замешательство бравадой. — Я просто хочу понять, кого ты любишь. Может быть, женщин?

— Нет, — Фауст, не мигая, смотрел на Рудика. — И женщин не люблю.

— Я слышал в простонародье, что мужчина, который перестал любить женщин, начинает любить, что попало: вино, карты, Родину… — Дикий рассмеялся, приглашая и Фауста к веселью. Но тот лишь обозначил улыбку и бросил взгляд на часы. Тогда и Рудик посерьезнел.

— Как я хочу в твою душу заглянуть, Фауст! Открой мне душу.

— Душа — не доха, чтобы ее настежь распахивать… Так, если у тебя больше нет вопросов, я пойду. Дела ждут.

— А как же раки? Для кого я такую охапку заказал?

— Ничего, ребята твои, которые в этом зале сидят, мигом эту проблему решат. Заодно удовлетворят свое естественное желание — лапки отрывать. Хоть ракам клешни поломают… Будь здоров, Рудик.

— Буду… Обязательно буду, — проворчал Дикий, глядя вслед Фаусту налившимися кровью глазами. — И ты будешь, если не нарушишь слова, которое мне дал.

Последнее было сказано негромко: чтобы не услышал Фауст, но чтобы достигло ушей ребят. Хоть так, фальшиво, попытался Рудик сохранить лицо от встречи с Фаустом. Встречи, которую он проиграл всухую.

* * *

— Так, с Паустовским я рамсы конкретно развел. — Рудик самодовольно потер руки. — Можешь его вычеркнуть: больше не пересечетесь. Теперь давай решать, Лекс, что будем делать с нашим Лондайком.

Алексей с напряженной усмешкой посмотрел на Дикого:

— В этом предложении ты сделал две ошибки. Одна — грамматическая: не Лондайк, а Клондайк. А вторая — фактическая. Или, как ты говоришь, — «конкретная».

Теперь напряженно прищурился Рудик. Не понравился ему тон Лекса. Ох, не понравился! Впечатление, что не расставался он с Фаустом: тот же гонорок в голосе, те же шнифты — холодные, наглые, непослушные. Сговорились они, что ли?

— Ты, братуха, глазки не ставь. Я же не поведусь… И какая там ошибочка конкретная?

— А та, что ты назвал участок «нашим».

— А чей же это участок? — аспидом прошипел Дикий.

— Ты, братуха, на голос не бери. Я же не поведусь, — спародировал Дикого Алексей. — Участок этот я сам своим умом и за свои бабки взял… Подожди, Рудик, не кипятись! Знаю, что хочешь сказать. Про «буровое очко»! Не спорю, эти деньги мне помогли для толчка. Без них я вряд ли раскрутился бы. Но деньги, которые мне от Буры достались, я давно перекрыл. Свой долг отдал. Я и дальше буду отстегивать от прибыли. Это без базара! Я порядок знаю и на любой правокачке смогу ответить. Вот такой расклад…

— Вэлл, вэлл… — подражая американским гангстерам, пробубнил Дикий. Лицо его ожесточенно побагровело. — Значит, мавр сделал свое дело, мавр может крякнуть? Так, что ли? Нет, братуха, не катит твой расклад! Дело даже не в бабках. С бабками, может быть, ты и рассчитался. Заметь, — Дикий предупреждающе поднял палец: — я сказал, «может быть». А то, что я тебя всю дорогу огораживал? Это не в счет? За это чем рассчитываться будешь?.. Не вскипай теперь ты! И я тоже знаю, что хочешь сказать! Мол, за опеку ты бабками отвечал? А я тебе возражу: нет у тебя таких денег, чтобы мой авторитет купить. Не считался бы я боярином, сейчас и женушку твою заховали бы, да и тебя самого под грустную музыку Шопена пронесли бы… Что, не так?

Алексей сердито дернул плечом. Дикий преувеличивал, нагло усугублял: ни к освобождению Влады, ни к счастливому спасению его, Алексея, он никакого отношения не имел. Ведь само по себе удачно разрешилось. Но в словах Рудика была доля правды: раз эти фаусты вцепились, то довели бы начатое до «благополучного» конца. Не сегодня, так завтра. В этом Лекс не сомневался. И Рудик здесь, конечно, свою роль имеет. И предупреждение, которое он сделал Фаусту, тоже не пустой звук. Однако и оставаться зависимым от Дикого не намеревался. Это вначале, первые года два, он принимал без возражений роль ведомого. Но потом почувствовал и понял, что он самодостаточная фигура. Его, Бравина, операции были прибыльней и чище, чем те, которыми занимался Дикий. Он видел, как растерянно вглядывался Рудик в его схемы, как затаивал удивленное почтение, как с деланным снисхождением похваливал успехи Алексея в бизнесе: вроде благодушного учителя, похлопывающего по плечу способного ученика. А в глазах его в эти моменты искрил страх: боязнь, что «ученик» ускользнет из-под его опекающей руки. Словом, уже давно настроился Алексей избавиться от похлопывающей по плечу длани. Хотя и понимал, что совсем «разводиться» с Диким не следует. Но твердо был намерен Лекс расширить суверенное пространство.