Сепаратный мир - [55]

После беглого молчаливого осмотра доктор Стэнпоул велел принести кресло из актового зала, и Финни был очень осторожно усажен в него. Человека несут в кресле… Для Нью-Гемпшира это было как минимум странно. Когда кресло подняли, вид Финни показался мне странным: он напоминал какого-то величественного трагического персонажа вроде раненого понтифика. И снова ко мне пришло грустное осознание: все это время я не замечал того, что было в нем самым уязвимым. Наверное, этому способствовала чрезвычайная нелепость того, что его, беспомощного, несли сейчас другие, между тем как по природе своей он как раз был из тех, кто носит других. Думаю, он не знал, как вести и даже как чувствовать себя в качестве объекта помощи. Он проплыл мимо меня с закрытыми глазами и сомкнутым ртом. Я понимал, что в нормальных обстоятельствах кто-то должен был идти рядом и шептать ему что-нибудь на ухо. Только от меня он принимал помощь, не воспринимая ее как таковую. Ответ на вопрос «Почему?» пришел мне в голову в тот момент, когда процессия медленно двигалась через сверкающий вестибюль к выходу: Финеас считал меня частью себя самого.

Доктор Стэнпоул остановился перед дверью, озираясь в поисках выключателя. В течение нескольких секунд рядом с ним никого не было. Я подошел и попытался задать ему вопрос, но не мог найти слов. Я разрывался между «Он будет?..» и «Что это?..», когда доктор Стэнпоул, казалось, даже не заметивший моего смущения, произнес:

– Опять нога. Опять сломана. Но этот перелом, думаю, проще, гораздо проще. Просто перелом.

Он нашел наконец выключатель, и вестибюль погрузился в темноту.

Автомобиль доктора Стэнпоула, стоявший снаружи, был окружен ребятами, пока Фил Лейтем, подняв Финеаса на руки, укладывал его на сиденье. Потом Фил и доктор Стэнпоул тоже сели в машину и медленно отъехали; по мере того как они удалялись, задние габаритные огни превращались в две яркие параллельные линии, а потом – в две такие же линии, но уже под прямым углом к первым, когда автомобиль свернул на дорогу к лазарету. Толпа начала быстро расходиться; до преподавателей наконец тоже дошел слух, что ночью что-то случилось, несколько встревоженных и сеющих тревогу учителей материализовались из темноты и велели всем отправляться по своим комнатам. Внезапно из-за кустов появился мистер Ладсбери.

– Иди в общежитие, Форрестер, – сухо сказал он с уверенностью в моем послушании, которая вдруг показалась мне смешной, чрезвычайно смешной. И поскольку он счел ниже своего достоинства стоять и смотреть, внял ли я его приказу, минуту спустя я был уже свободен от его присутствия. Я прошел мимо кустов, обогнул деревья и направился к часовне в обход подаренного школе бывшими воспитанниками огромного здания, применения которому никто так и не нашел. Потом пересек улицу и бесшумно зашагал по траве, начавшей прорастать вдоль подъездной аллеи лазарета.

Машина доктора Стэнпоула, пустая, стояла в конце аллеи с включенными фарами и работающим мотором. Я праздно подумал, не угнать ли ее, как некоторые люди праздно размышляют о преступлениях, которые они могли бы совершить. Идея украсть машину представляла для меня сугубо академический интерес, поскольку было очевидно, что это не столько преступно, сколько бессмысленно, – побег в никуда. Проходя мимо, я обратил внимание на одышку, с которой работал мотор, – у школьных преподавателей, помню, подумал я, не бывает автомобилей, годных для бегства с места преступления, – потом я завернул за угол здания и стал красться вдоль задней стены. Освещенным было единственное окно в дальнем конце, напротив него обнаружились кусты, где можно было спрятаться, и оттуда попробовать заглянуть внутрь. Оно располагалось слишком высоко, но, убедившись в том, что земля уже достаточно мягкая и прыжок не издаст большого шума, я подпрыгнул изо всех сил. Мне удалось мельком увидеть в дальнем конце комнаты дверь, которая вела в коридор. Я подпрыгнул снова – чья-то спина. Еще раз – ничего нового. Подпрыгнув в очередной раз, я увидел голову и плечи, развернутые вполоборота ко мне, – Фил Лейтем. Значит, это та самая палата.

Земля была слишком сырой, чтобы сидеть на ней, поэтому я, скорчившись, стал ждать. Сквозь стекло доносился неразборчивый гул голосов. Если они только болтают и ничего другого не делают, Финни помрет у них со скуки, сказал я себе. Похоже, той ночью моя голова была полна остроумных замечаний. Сидеть на корточках над землей было холодно. Несколько раз я вставал и подпрыгивал, не столько чтобы что-нибудь увидеть, сколько чтобы согреться. Единственными звуками были случайные всхрапывания мотора машины мистера Стэнпоула, когда он проворачивался с особой неохотой, да иногда тонкие одинокие завывания ветра во все еще голых деревьях. Они составляли фон для тоскливого гула сливавшихся воедино голосов Фила Лейтема, доктора Стэнпоула и ночной медсестры, трудившихся над Финеасом.

О чем они могли говорить? Эта медсестра была главной болтушкой в школе. Мисс Болтушка ДМ.[26] Фил Лейтем, напротив, почти никогда не разговаривал. Из немногих его реплик любимыми были: «Выложись по полной» и «Сделай еще одну попытку». Он обо всем думал как о спорте и советовал своим ученикам «атаковать» учебу, спорт, религиозные колебания, сексуальные несовпадения, физические недостатки и все прочие проблемы все тем же испытанным способом – выкладываться по полной и неустанно повторять попытки. Я внимательно вслушивался в его голос, вслушивался так напряженно, что мне показалось, будто я отличаю его от других и даже разбираю слова: «Финни, выложись по полной, наподдай этой кости!»