Сент-Ив. Уир Гермистон. Стихи и баллады. Статьи - [17]

Не знаю, где раздобыли веревку, и меня это не слишком заботило. Теперь, когда она сыскалась, меня тревожило другое: будет ли она пригодна для нашей цели. Длину ее мы, понятно, сумели измерить, но кто мог нам сказать, достанет ли этой длины, чтобы спуститься с обрыва? День за днем кто-нибудь из нас старался ускользнуть к Локтю Сатаны и прикидывал расстояние — либо на глазок, либо швыряя вниз камешки. Каждому рядовому саперу была известна простейшая формула расчета, а если часть формулы забылась, на помощь приходило услужливое воображение. Я никогда не доверял этой формуле, и, даже знай мы ее назубок, применить ее было бы так сложно, что задача эта смутила бы и самого Архимеда. Мы не осмеливались кинуть камень побольше, опасаясь, как бы не услыхала стража, и кидали камешки, звук падения которых и сами едва слышали. Часов у нас не было, по крайней мере часов с секундной стрелкой, и, хотя каждый из нас мог угадывать время с точностью до секунды, отчего-то все угадывали по-разному. Короче говоря, если к Локтю Сатаны отправлялись двое, мнения их неизменно расходились, и один нередко возвращался еще и с подбитым глазом. Все это меня даже несколько забавляло, но чаще вызывало досаду и негодование. Я не терплю, когда дело делают из рук вон плохо, бестолково и неумело, и мысль, что какой-то бедняга может поплатиться за это жизнью, безмерно меня возмущала. А знай я, кому первому придется поставить на карту свою жизнь, я бы, наверно, возмущался еще больше.

Теперь нам оставалось лишь избрать этого первого, и даже тут уже кое-что определилось: жребий пал на нашу команду. С самого начала решено было возместить бо́льший риск некоторым преимуществом — кому бы это ни выпало на долю, вслед за ним, впереди всех остальных, должны были спускаться его товарищи по команде. Оттого в нашей команде царила радость; правда, все радовались бы куда больше, если бы еще не предстояло выбрать первого. Мы не знали точно ни длину веревки, ни высоту обрыва, а нашему избраннику предстояло спуститься в непроглядной тьме то ли на пятьдесят, то ли на семьдесят морских саженей по веревке, которая будет свободно болтаться, ибо ее решительно некому будет придержать внизу; поэтому простительно, что мы мешкали с выбором. Впрочем, мешкали мы больше положенного, и вот почему. Все мы в нашем отделении, точно женщины, боялись высоты; я и сам не раз оказывался hors de combat[12] из-за высоты, куда меньшей, чем скала Эдинбургского замка.

Мы обсуждали это по ночам и между обходами караула; не знаю, где еще можно было бы сыскать сборище мужчин, которым так откровенно не хотелось бы идти на риск. Я уверен: иные из нас, и я первый, горько сожалели, что между нами уже нет Гогла. Другие твердо верили, что спуск безопасен, и на словах доказывали это весьма убедительно, но при этом приводили чрезвычайно веские доводы в пользу того, что первую попытку должен сделать кто угодно, кроме них; третьи, в свой черед, осуждали всю затею как безумство, и в их числе, на беду, оказался единственный среди нас моряк — он был настроен мрачнее всех. Скала наша выше самой высокой корабельной мачты, уверял он, а веревка внизу не закреплена и будет болтаться как попало; этими словами он словно бы бросал вызов самым сильным и храбрым. Из тупика нас вывел наш драгунский старшина.

— Вот что, братцы, — сказал он, — я тут всех вас старше чином, и, ежели вы хотите, я и пойду первым. Но, судите сами, может статься, я окажусь и последним. Годы мои не малые — месяц назад стукнуло шестьдесят. В плену я отрастил брюшко. И руки обросли жиром, сила уже не та, так что, ежели я на полдороге сорвусь и испорчу все дело, обещайте не поминать меня лихом.

— Об этом не может быть и речи! — вмешался я. — Мсье Лакла годами старше всех нас, и не годится ему идти первым. Дело ясное — надо тянуть жребий.

— Нет, — сказал старшина, — послушал я вас и вот что надумал. Есть тут один, кто крепко в долгу у всех у нас, — мы его не выдали. К тому же все мы люди простые, чернь, а он совсем из другого теста. Шандивер дворянских кровей, вот пускай он и идет первым.

Должен признаться, что вышеназванный дворянин не сразу подал голос. Но выбора у меня не было. Когда я вступил в полк, меня дернула нелегкая упомянуть о своем происхождении. Из-за этого солдаты надо мной часто подсмеивались и величали меня «Вашей светлостью» либо «маркизом». Теперь я должен был во что бы то ни стало сквитаться с ними, показать, на что я способен.

Если я и заколебался на мгновение, никто этого не заметил, ибо, по счастью, мимо как раз шла в очередной обход стража. Мы все примолкли, и тут случилось нечто такое, от чего вся кровь во мне закипела. В нашей команде был солдат по имени Клозель, человек весьма дурного нрава. Он был одним из приспешников Гогла, но в то время, как Гогла всегда держался с какой-то дикой, вызывающей веселостью, Клозель был неизменно угрюм и зол. Его иногда звали «генералом», а иногда столь грубой кличкой, что я и повторить ее не решусь. Пока мы все прислушивались к шагам стражи, он ухватил меня за плечо и прошептал в самое ухо:

— Коли не пойдешь, уж я позабочусь, чтоб тебя повесили, маркиз!