Сенсация, о которой никто не узнал - [2]

Когда меня привезли домой, шикарный гардероб уже ждал меня вместе с репортершей из «Либ Мэгэзин». Мой муж и целая толпа его советников разрешили ей провести со мной полтора дня, чтобы собрать материал для статьи. Перед встречей я была проинструктирована секретаршей мужа.

— Для Флипа это уникальная возможность донести свои идеи до представительниц освободительных женских движений. Они слишком непримиримы, чтобы разговаривать с ним напрямую, так что вам придется сделать это вместо него. Не подведите его. Он так о вас заботится.

— Так заботится, — ответила я, — что прислал цветы с карточкой, подписанной вами.

— Он занят, вы же знаете, — оскорбилась она.

Та репортерша, по имени Молли Швенкер, лет примерно двадцати восьми, с рыжими волосами, веснушками, лишними двадцатью фунтами веса и пятнами на брючном костюме, в сумке через плечо носила портативный магнитофон. Отягощенная могучим чувством ответственности, всякий раз, нажимая на кнопку магнитофона, она предупреждала: «Это для записи, миссис Морли».

Наш первый совместный выход состоял в посещении ярмарки для детей-инвалидов. Команда Морли устраивала для меня много таких мероприятий. Поскольку своих детей у нас с Флипом не было, я должна была как можно чаще появляться на людях с чужими. Идея заключалась в том, что миссис Морли — всеобщая мать, а не бездетная женщина. Наш единственный ребенок родился мертвым.

— Это для записи, миссис Морли. Вам действительно нравится приходить к этим детям? — спросила Молли после того, как я сфотографировалась на неподвижной карусельной лошади с трехлетним мальчиком на коленях.

— Очень, — с нажимом сказала я. — А почему вы спрашиваете?

— Потому что вы были так печальны, когда смотрели на них, и оживлялись, только когда вас фотографировали, расцветали, как кинозвезда. А потом сразу отдавали детей их матерям.

Мы шли по ярмарке, стараясь уложиться в расписание, чтобы успеть сфотографироваться со всеми возрастными группами и персоналом. Яркий, карамельно-ситцевый день внезапно потух. Я смотрела на серое колесо обозрения, серый киоск, где продавались горячие сосиски, на серую комнату смеха. Ее стены надвинулись на меня и поглотили своей серостью. Не было нужды трогать эти стены, чтобы убедиться, что они из бетона. Я находилась в знакомой шахте.

В заточение проник тихий свистящий звук. Он исходил из магнитофона Молли.

— Я стерла вопрос, миссис Морли. — Она потянула меня за руку и подвела к скамейке. — Простите меня. Я готовилась к интервью. Я просто забыла, что вы потеряли своего единственного ребенка. Простите меня.

Такое славное и живое лицо, как у Молли, не должно выглядеть огорченным. Я улыбнулась и сжала ее ладонь. Серость сползла с ее лица, все вокруг снова стало цветным.

— Спрашивайте меня о муже, и мы поладим, — сказала я.

— Договорились. — И она включила магнитофон.

Я рассказала ей о том, как Флип, спортивная звезда, атлет и президент своего класса и школьного общества Фи-Бета-Каппа, ухаживал за мной. Я рассказала ей, как мы обвенчались в армейской часовне штата Джорджия. Я рассказала ей, как началась наша политическая деятельность, как мы мотались на старом джипе по дорогам прекрасной Пенсильвании, смеющаяся влюбленная пара, скорее шалящая, чем вступающая в серьезное сражение на полях большой политики. Когда Флип, получив мандат, занял место в законодательном органе штата, шалости кончились.

Перейдя к нашим первым дням в Вашингтоне, я заметила, что Молли ни разу не выключила магнитофона. Очевидно, мой монолог, отполированный многократным исполнением, увлек ее. Она самозабвенно слушала легенду, которую я рассказывала сотни раз. Она верила, что актрисе нравится текст. Бедная Молли, настоящая актриса убедительна даже в роли, которую ненавидит.

Когда я закончила, Молли вздохнула.

— Знаете, мы в «Либ Мэгэзин» не должны покупаться на романтические истории. Но я купилась. Наверно, вы так любите своего мужа, миссис Морли, что могли бы умереть за него.

— Я и умерла, — отозвалась я. — И сошла в преддверие ада.

Снова послышался свистящий звук.

— Я стерла это, миссис Морли.

— Благодарю вас.

В машине, когда мы возвращались домой, я почти потянулась к Моллиной сумке за магнитофоном. Мне нестерпимо захотелось рассказать ему много всяких историй. Историй, которые не подлежат записи. Например, про ночь, когда я все ждала и ждала Флипа, чтобы он отвез меня в клинику, где я родила бы ребенка. Как я его ждала! В то время я ужасно в нем нуждалась. Когда он не приехал, я вызвала такси. У меня был сложный случай. Нужны были опытные руки, а дитя принял новичок, который откровенно трусил.

Так упал первый камень в основание шахты. Когда я с трудом вставала с кровати, чтобы взглянуть на прекрасные азалии в нашем саду, окно неизменно заслонял серый бетонный блок, на котором было выбито имя нашего ребенка. Блок все рос и рос, пока не стал высокой стеной.

Потом я целыми днями лежала, наглухо закрытая ото всех стеганым покровом депрессии, слишком тяжелым, чтобы его сбросить, а Флип сидел рядом и читал мне. Время шло, неделя за неделей, и его приходы стали все более редкими. Молодой сенатор на подъеме должен был показываться в других, нужных местах, с нужными людьми.