Сьенфуэгос - [9]

Затем его пинком вытолкнули на палубу.

— Вот еще один!

Не успел Сьенфуэгос даже выпрямиться во весь рост, как кто-то поставил прямо перед ним ведро и швабру и тут же сурово приказал:

— А ну берись за дело и начинай драить палубу, а не то я тебе ребра переломаю!

Поначалу Сьенфуэгос, казалось, совершенно не понимал, чего от него хотят, ведь прежде ему никогда не приходилось ничего мыть, а набор слов, которыми он привык пользоваться, был весьма ограничен; однако к тому времени, когда его глаза привыкли к нещадному полуденному солнцу, он уже вместе с тремя другими подростками добросовестно ползал по палубе на коленях, тщательно оттирая старые изношенные доски. Довольно скоро до него дошло, что нужно делать, если он не хочет, чтобы его снова пнули под ребра или оттаскали за уши.

Он приступил к работе, стараясь держать голову как можно ниже, чтобы никто раньше времени не обнаружил, что он беглец, за поимку которого предлагают десять золотых. А когда стемнело, появился какой-то грязный коротышка, поставил перед ними бадью с вонючим варевом и стал черпать его оттуда огромной почерневшей поварешкой.

Едва Сьенфуэгос увидел темные бобы и кусочки репы, подрагивающие в такт ходу корабля в густой вязкой жидкости сомнительного цвета, как его едва не стошнило горькой желчью прямо в миску. К счастью, ближайший из товарищей по несчастью проворно выхватил посудину у него из рук.

— Что ты делаешь? — в ужасе воскликнул он. — Не хочешь есть — отдай мне. Просто умираю с голоду!

Пастух старался смотреть в сторону, потому что лишь от одного омерзительного зрелища, как кто-то поглощает эту кошмарную дрянь, его снова начинало выворачивать, и потому он вперил взгляд в синеву моря. В последние часы оно присмирело, а вдалеке показался другой корабль, поменьше, плывущий неподалеку в том же направлении.

— Как тебя зовут? — спросил сосед.

— Сьенфуэгос, — ответил он, не поворачиваясь.

— Как? — переспросил тот. — Сьенфуэгос, а дальше?

— Просто — Сьенфуэгос.

— Но Сьенфуэгос — это же не имя. В лучшем случае прозвище. Вот меня зовут Паскуаль. Паскуалильо из Небрихи. Я никогда прежде не видел тебя на борту, хотя это и неудивительно, люди здесь все время меняются, как доски обшивки. Сегодня ты на этом корабле, завтра — уже на другом. Да и кого это волнует? Так ты действительно не хочешь есть?

— Боюсь, я просто умру, если что-то съем.

— А я — если не съем. После того, как я отдраю до блеска палубу, во мне просыпается зверский аппетит, так что в этом плавании я только драю да лопаю. Вот ведь собачья жизнь у юнги!

— У кого?

Тот озадаченно посмотрел на Сьенфуэгоса.

— У юнги, — повторил он. — У нас то бишь.

— А я не юнга. Я канарец.

— Ты что, дурак? — мгновенно отозвался парень. — При чем тут это? Ты можешь быть и юнгой, и канарцем. Разве не так?

— Не знаю. Я всегда был просто канарцем и пастухом.

— Боже ты мой! — воскликнул Паскуалильо, жестом позвав паренька, сидящего справа от него, словно показывая странный образчик человеческой породы, который только что обнаружил. — Ты только погляди на него! Еще один гений!

— Для этого дерьмового корабля многовато. Откуда он взялся?

— Боюсь, что с острова.

— Ну и хорошо! В конце концов, раз уж он драит палубу, пусть будет лучше канарцем, чем из Толедо или Саламанки.

Сьенфуэгос не понял, о чем они говорят. От него ускользало значение половины слов, причины их смеха до него тоже не доходили, и к тому же чудовищно раскалывалась голова. Он хотел лишь улечься на переборку, закрыть глаза и воскресить в памяти лицо любимой, снова и снова повторяя, что она обещала найти его в Севилье.

Солнце прямо по курсу начало медленно погружаться в море, теперь совершенно спокойное, и Сьенфуэгос вспомнил, сколько раз сидел на вершине горы и молча всматривался вдаль, пытаясь разглядеть силуэт загадочного острова, который, согласно древним легендам, иногда поднимался из воды, вместе с цветами и пальмами, а потом вновь исчезал, дабы показать людям, что даже из рая однажды изгнали архангела.

Ему никогда не удавалось ничего разглядеть, хотя старики клялись, будто много раз видели остров, хотя вообще-то Сьенфуэгосу не было дела до острова, ведь когда голова Ингрид лежала на его бедрах, он не желал никакого другого рая и не мог представить более прекрасного места, чем окружающий их лес и затаенная лагуна, где они познакомились.

Наступила ночь.

Зазвенел колокол, после чего настала тишина, прерываемая лишь скрипом корабля, шепотом волн, нежно лижущих борта, и хлопаньем парусов с переменой ветра. Два тусклых фонаря освещали контуры юта, где тонула в тени фигура тощего рулевого с непроницаемым взглядом.

Поблизости кто-то плакал.

Сьенфуэгос напряженно прислушивался. Несмотря на острый слух, он не привык к шуму на борту корабля, но всё же четко расслышал всхлипы человека, явно пытающегося сдержать рыдания.

Он подобрался поближе к скорчившейся фигуре.

— Что случилось? — прошептал он.

Паскуалильо из Небрихи медленно поднял голову.

— Я боюсь... — прошептал он.

— Чего?

— Завтра мы все помрем.

Он говорил с такой уверенностью, что пастух почувствовал, как к горлу подступил ком; он уже и сам успел ощутить свою беспомощность перед безбрежной стихией, и его определенно тревожила явная уязвимость старого корабля.