Сень горькой звезды. Часть первая - [47]

Виталька сидит на высоком крыльце, смотрит на звезды и слушает ночь. Он боится уснуть и внезапно проснуться от рева гудка. Тогда он не уснет до утра и голова будет долго болеть. Скорей бы он проходил, этот пароход. Виталька знает: сначала по реке послышится шорох, потом он перейдет в дробный стук и многократно отразится от плотной стены леса, чтобы умноженным вернуться поверх поселка обратно к реке, потом засипит пар и, наконец, апофеозом механических звуков раздастся в сонной ночи глас чудовища: БА-А-А-А!!!

Однако от леса и на самом деле слышится звук: туп-туп-туп... Значит, пароход на подходе и сейчас заорет. Лучше его не слышать. Мальчик заткнул уши пальцами и нырнул под крыльцо. На старой собачьей подстилке он сжался, в комок, зажав ладонями уши. Ну давай же скорее, ори! Но пароход молчит. Зато на крыльцо поднялся кто-то чужой, в новых сапогах. Виталька слышит, как скрипят кирзовые голенища. Вот скрипнула дверь, ведущая в сени. Человек вошел и постоял минуту, но в дом заходить постеснялся и повернул обратно. Сапоги осторожно прошаркали в обратном направлении, сошли с крыльца и подошли к калитке. Виталька сунулся было глянуть на незваного посетителя, но в этот момент над рекой и поселком ухнуло и разнеслось окаянное, многократно отраженное и усиленное эхом: БА! БА! БА-А-А!

Виталька вздрогнул, дернулся и шмыгнул обратно под крыльцо. А острожный посетитель так и скрылся неопознанным. Возможно, он на то и рассчитывал, потому что пригибался меж огородными пряслами, опуская к самой земле длинный предмет в правой руке.

Возле Марьиной бани он задержался и припал к ее стене. В темноте узкой улочки ему навстречу плыла тлеющая цигарка. Видимо, встречаться с ночным курильщиком ночному незнакомцу не очень хотелось. Он юркнул в темное чрево бани и вынырнул назад уже без своей ноши. Укрывшись от встречного за углом, он потихоньку поглядывал за ним, чтобы нечаянно не столкнуться. Между тем встречный поравнялся с баней и остановился. Приоткрытая дверь чем-то притянула его, и он заглянул внутрь, чиркнув спичкой. Человек за углом напрягся, присел и стал шарить по земле. Нашарив увесистое грузило от невода – кибас, он подался к двери, стараясь заглянуть внутрь. Увиденное, очевидно, успокоило его, и он отступил назад: при свете спички Борька Турусинов пил из жестяного ковша воду. Наглотавшись, Борька выбрался наружу, неодобрительно проворчал по поводу собак, свиней и легкомысленной Марьи, захлопнул тугую дверь бани и вытолкнул внутрь ручку-втулку. Теперь плотно подогнанную дверь можно было открыть разве что топором. А сам Борька присел на крылечке и закурил новую «беломорину»: спешить ему сегодня некуда, можно посидеть, подумать.

Человек за углом сунул кибас в карман и, бесшумно ступая, обошел баню с другой стороны, чтобы незаметно удалиться по дороге. Мягкий конотоп и бархатистая гусиная лапка приглушили и без того осторожные шаги.

Улица спокойно спала, только под горой у пристани сияло ярко: там швартовался пароход. Незнакомец задержался на развилке, чуток подумал и повернул туда, к народу.

Глава двенадцатая. Гости званые и незваные

– Эй! на берегу! Чалку примите!

Обладатель простуженного баса стоит на самом носу парохода и крутит над головой свернутой на манер ковбойского лассо тонкой веревкой с парусиновым грузом-легостью на конце.

– Давай! – откликаются с берега, и веревка, змейкой выскользнув из матросских рук, со свистом летит на песок. К упавшей легости наперегонки торопятся.

– Есть, наша! Трави помалу!

Следом за тонкой веревкой с борта выползает солидный стальной канат. Его сообща вытягивают на берег и закрепляют вокруг кедрового ствола с помощью деревянной чеки.

– Готово!

Пароходный брашпиль пыхает паром, канат натягивается, и нос судна с трудом ползет к берегу. Конец длинного зыбкого трапа падает в прибрежную грязь, и тотчас по нему устремляются на борт самые нетерпеливые:

– Пиво в буфете есть?

Не спеши их осуждать, мой читатель. Они никакие не пьяницы, не пропахшее бочкой пиво манит их сегодня на борт. После однообразно серой и тоскливой зимы пароход для них значит сейчас то же, что для провинциального меломана Большой театр. А пиво – это так, один лишь повод.

Но вот пробежали немногочисленные любители пива, и с трапа спускается матрос с длинным шестом-наметкой. Шест держат вдвоем вместо поручня для безопасности прибывших пассажиров. Их всего трое: высокий мужчина неопределенных лет в свитере и штормовке, с потрепанным рюкзаком, мальчишка лет шестнадцати с дерматиновым чемоданчиком и сугубо официального вида гражданин в галифе, дождевике и фуражке-сталинке. По кирзовой полевой сумке в нем можно определить не шибко большое районное начальство.

Пассажира в штормовке на пристани не встретил никто, и он скинул с плеча рюкзак, чтобы осмотреться. Зато сошедшего следом мальчишку немедленно облапил другой, повыше и покороче на вид:

– Здорово, Андрюха!

– Здорово, Толян! – Андрей отшвырнул мешающий чемодан, чтобы немедленно начать барахтаться с приятелем и дать выход нахлынувшей радости. Силы у подростков примерно равные, но приезжий подвижнее и ловчее. Ему удалось выскользнуть из объятий Толяна и заученным движением провести бросок «через бедро». Но Толя, падая, зацепил Андрея за рукав, и оба рухнули на чужой рюкзак. Спиной ощутив, что совершили недозволенное, мальчишки в испуге вскочили, оглядываясь на высокого. Высокий вскоре подобрал вещмешок и отодвинулся подальше от не в меру резвых подростков. Однако злиться на них, похоже, не собирался и смотрел из темноты вполне доброжелательно и, пожалуй, даже с завистью. Вот и славненько, что нормальный дядька попался. Другой бы разорался или в драку полез, а этот улыбается. Но дурить все одно хватит. Белов стряхнул с брюк песчинки и, отдуваясь, спросил приятеля: