Сень горькой звезды. Часть первая - [3]

В телогрейке и шапке, но без штанов, с ведром икры и связкой щук предстал Иван перед буровым мастером Ибрагимычем. Ничего не сказал молчаливый татарин, только хмыкнул одобрительно да на часы показал: не забывай!

Ванюшка разве забудет. Из-за того и улов на берегу оставил и сеть комом бросил, чтоб товарищей вовремя накормить. Так, без штанов, и на кухню шмыгнул, в топку дровишек подкинул. Загодя подсушенные поленья разом занялись, загудело пламя, забулькала вода, зашипели сковородки. А Иван запел, замурлыкал себе под нос. Он всегда напевал эту песню наедине с собой, когда бывал чем-нибудь особенно доволен:

Где в океан течет Печора,

Там всюду ледяные горы,

Там стужа люта в январе,

Нехорошо зимою в тундре.

Ой ла-ла-ла бежит олень,

Ой ла-ла-ла лежит тюлень,

Ой ла-ла ги-и-бнет человек.

Пришлите денег на побег...

Ну и пусть поет. Пипкин свое дело знает.

Разве только лесоруб, или рыбак подледного лова, или горняк из мокрого забоя одни и смогут понять то радостное возбуждение, что овладевает буровиками, когда после смены, отпарив в баньке пот и усталость и поразмяв друг другу молодые косточки, не успев просушить давно не стриженные шевелюры, шумной ватагой занимают они длинный артельный стол:

– Эй, Иван Федорович! Чем ты, кандей, нас травить будешь?

А кандей, понимая свою незаменимость и значительность, неторопливо, округлым цирковым жестом водружает в самый центр стола глубокую эмалированную миску с желтой соленой икрой, украшенной брызгами луковых колечек. Не успели смолкнуть многозначительные вздохи, вроде того, что уж больно закуска хороша, как Иван, победно ухмыляясь, выставил еще кипящую кастрюлю с ухой:

– Наливайте сами! – и, не дотерпев, пока опустеют тарелки, расчистил на столе место для своего главного сюрприза – громадной сковороды с жареной икрой... Невозмутимо принял кандей дань восхищения и те выражения признательности, какими обычно награждает голодный своего благодетеля, одарившего его краюхой хлеба.

Впрочем, если говорить о хлебе, то его на столе не было уже шестой день. Доставляли его из поселка по зимнику. Весенняя распутица и ледоход на время отрезали буровую от остального мира, и, как ни экономили каждый кусок хлеба, он все же кончился. Из остатков муки и толченой вермишели Пипкин выпекал неплохие оладьи, но когда и этот резерв иссяк, ребята погрустнели. Конечно, перловку есть без хлеба даже способнее, однако с тех пор как протока очистилась, все стали поглядывать в ее сторону в ожидании катера, зимовавшего в поселке. Где пропал, бродяга? Пора бы уже прибыть.

– Щучина не приедается, поскольку постная, – убеждал застолье кандей, – рыбаки ее всегда без хлеба едят...

Мог бы и не убеждать. Дюжина челюстей и без того усердно работала, пока не опустели и кастрюля, и миска, и сковородка. И вот тогда, разомлевшие от тепла и обильной еды и даже захмелевшие от бузы и крепкого чая, неугомонные парни стали придуривать за столом и докучать своему кормильцу беззлобными подковырками, с какими в мужских компаниях нередко пристают к личностям популярным.

Главной темой затрапезной ежевечерней травли был, конечно, не кандей – хотя с него начинались и им кончались все разговоры, – а нефть, которую здесь напророчили сейсмики. Причем нефть как химическое сырье никого не интересовала: людьми владело все возрастающее с каждым метром проходки возбужденное ожидание весьма вероятной удачи, общего артельного фарта и, разумеется, последующих, уже сугубо индивидуальных благ для каждого. Поднимаемые керны пахли нефтью, премией, отпусками. Росла уверенность: непременно быть фонтану. Вот уж тогда... Большая Земля манила молодежными кафе с загорелыми девушками, горячими пляжами у теплых морей, душистыми дынями, мороженым и шампанским и множеством прочих благ цивилизации, которых лишены изыскатели в поле.

В этих мечтаниях не принимал участия один Пипкин. Казалось, он не радовался, а побаивался предстоящего конца работы. Именно поэтому каждый считал своим долгом как-нибудь зацепить и подначить этого славного дядьку.

Вот и сегодня, едва Ибрагимыч поднялся, чтобы на сон грядущий еще разок проверить буровую, конопатый Петька Рябов, по кличке Рябок, баламут и непоседа, привязался к Ивану:

– Сознайся, кандей, ты, наверно, большую казну скопил за те годы, что по северам ошиваешься. Семьи нет, алиментов тоже – куда тебе капитал девать? Поделись по-братски, я тебе помогу потратить.

– Уж ты потратишь, держи карман шире, – прервал Рябка помбур Алешка Зевакин. – У тебя, крохобора, одно на уме: сколько нарубили да сколько получили. Будто у него семеро по лавкам и все жрать просят. Не слушай его, Федорыч, лучше сознайся честно, есть у тебя на Земле бабулька и домик с голубыми ставнями? Мужик ты не старый, хозяйственный, при деньгах. Такие на дороге не валяются. Добром сознаешься – тебе за это ничего не будет, разве что на свадьбу всей бригадой нагрянем. Не бойся, внакладе не останешься: геологи на подарки не скупятся...

Видя, как в предвкушении очередного розыгрыша заухмылялась братва, Рябок приосанился, как петух в окружении хохлаток, и, чтобы не потерять внимания компании, приготовился и дальше молоть чепуху, но его неожиданно прервал Иван, на этот раз шутливого тона принять не желавший. Кандей даже с лица сменился, чисто учитель, что приготовился прочесть проказнику обязательную и нудную нотацию. С прокопченной своей кружкой подсел он к столу под лампочку и, отхлебывая густой, как деготь, чай мелкими глотками, заметил серьезно и жестко: