Сень горькой звезды. Часть первая - [2]

В те трудные и интересные времена, когда впервые распечатали большую тюменскую нефть, довелось мне жить недалеко от Самотлора. В благословенных этих местах произошло немало поучительных событий и замечательных историй, в которых не обошлось без медведей.

Одну я хочу вам поведать. Ее я лишь чуточку приукрасил и домыслил. Имена и названия на всякий случай пришлось слегка изменить, и если кто-нибудь из любезных моему сердцу земляков вдруг узнает себя или своих знакомых, то, уверяю, – по чистому совпадению. Кроме разве одной фигуры – Марьи Ивановны Разбойниковой.

Итак, начнем.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Зуб мертвой щуки

Все года и века и эпохи подряд

Все стремится к теплу от морозов и вьюг.

Почему ж эти птицы на север летят?

Если птицам положено только на юг?

Слава им не нужна и величие,

Вот под крыльями кончится лед,

И найдут они счастие птичее,

Как награду за дерзкий полет.

Что же нам не жилось, что же нам не спалось,

Что нас выгнало в путь по высокой волне?

Нам сиянья еще наблюдать не пришлось:

Что поделаешь – нынче сиянье в цене...

Владимир Высоцкий

Глава первая. Кандей Пипкин

В весенней тайге голодно. Нет ни грибов, ни ягод, ни орехов. Мышиные кладовые опустели за зиму, еще с осени развороченные муравейники не успели наполниться яйцами. Птицы не торопятся садиться на гнезда, распевая на ветках или токуя на земле – по способностям. Здоровенный пятилетний медведь со свалявшейся после долгой спячки шерстью уходит из тайги в пойму, где есть чем поживиться. Река выносит порой то дохлую от замора рыбу, то падаль. Но главное, выходят из тайги беременные лосихи, чтобы на продуваемых ветерком островах, в свободных от гнуса редких осинниках, разрешиться потомством и среди обилия кормов и в относительной безопасности, вдали от рысей и россомах, выкормить до самостоятельного возраста одного, а то и двух лосят. Каждую весну медведь выходил в пойму одной привычной дорогой по осиновой гриве между Лебяжьим озером и протокой Варгас. Гриву он считал своим владением и, проходя меж деревьев, время от времени метил их когтями. Метки означали, что территория занята и чужаку, неосмотрительно вторгшемуся сюда, предстоит неприятная встреча с хозяином. До сих пор нарушений границы не случалось, но сегодня, впервые после зимы появившись в своих владениях на пойме, зверь обнаружил наглое нарушение суверенитета. На еще осенью пустынном перешейке копошились люди, гремел дизель и грохотала буровыми трубами высокая вышка, на верхней площадке которой, как медведь на кедре, возился человек. Поодаль между вагончиками дымила печь и пахло вкусным. Если бы не набитый одной травой желудок, зверь поискал бы обходных путей, чтобы избежать нежелательных встреч. В последние годы медведю не раз доводилось сталкиваться с людьми, назойливо лезущими в занятые им угодья. Правда, до стычек не доходило: бабы-ягодницы, рыбаки, пастухи-мальчишки всякий раз стремительно уклонялись от сближения, и потому медведь лишь инстинктивно остерегался человека, испытывая не страх, а скорее любопытство к этому двуногому. Вот и сейчас в ожидании сумерек зверь залег в отдалении, нежась на вечернем солнце и наблюдая за манипуляциями верхового рабочего на вышке. Легкий ветерок сквозь редкие ветки, еще не успевшие опериться листвой, доносил до чутких мишкиных ноздрей кислый запах помойки, едкий выхлопной угар и нежный аромат свежей рыбы. Смеркалось долго...

Дизелист Иван Пипкин по единодушному приговору буровой братии должен был исполнять обязанности повара для всех. Причин тому нашлось две: во-первых, у Пипкина имелся сменщик, а новенький дизель мог сутками обходиться и без него, во-вторых, и это главное, у Пипкина обнаружился кулинарный талант и та прирожденная изобретательность в приготовлении из ничего изысканных блюд, что нечасто встречается среди непритязательной геологической братии. Кулинарные фокусы Пипкина проявлялись самым неожиданным образом. Еще раннею весной в недалеком березнике навертел он в белобрюхих стволах отверстий и пустил из них сок в подготовленные фляги, а после, когда березовые слезы закапали через край, приволок их в кухонный балок и, разместив возле печки, втихую мудрил над ними, пока не получилась сладкая, слегка хмельная буза, которую Иван выдавал по кружке к ужину от тоски и простуды. В другой раз, в самый ледоход и распутицу, когда бурильщики стали отворачивать нос от обрыдлой за зиму перловки с тушенкой, Иван удивил всех роскошной яичницей с луком, невесть откуда свалившейся на дощатый бригадный стол. Моментом прикончив яичницу, подчистив сковородку, подступили к кудеснику с требованием открыть тот потайной курятник, откуда он добыл столь желанные диетические яйца. Хитрый повар долго отнекивался, но, припертый к стенке, вынужден был махнуть рукой в сторону все того же березника, густо усеянного шапками вороньих гнезд. Ахнули, поматерились, поплевались, потом посмеялись и Ивана за смекалку похвалили.

Иван, простая душа, и рад стараться за доброе слово. Немного он их слышал в своей одинокой жизни. Буровая бригада не просто кореша-приятели, а почти что семья. Хочется угодить товарищам. Сегодня у него новый сюрприз для них на сковородке шкворчит. Накануне пошел он за водой к озеру, видит: в подбережных притопленных кустах мелкое шевеление по воде идет. Пригляделся, а это щука на икромет пошла, так и кишит на мелководье. Сбегал Ванька за сетью, что у него в балке припрятана была и без дела пылилась, забрел по грудь в талую воду и натянул вдоль берега на тычках. Наутро смотрит: не видать поплавков, одни тычки торчат. Унесло – екнуло сердце. Быстренько скинул брюки и в воду, от холода по телу мурашки разбегаются. Взялся за тычку, а она ходуном ходит. Поднял тетиву – и что тут началось! Десятки, а может, сотни хвостов разом забились, осыпая Пипкина брызгами. Белопузые серо-зеленые бревна заворочались, хватая воздух крокодильими пастями, путая и без того скрученную сеть. Азарт и легкий ужас владели Иваном, когда он тянул сеть к берегу, думая о том, чтобы не споткнуться, не упасть и не запутаться в сети вместе с этими страшными рыбинами. Вконец окоченев и стараясь не клацать зубами, вытянул Пипкин свою добычу на берег. Вытянул и сам изумился: замшелые головастые щучищи сидели чуть ли не в каждой ячее. «Пудов шесть-семь» – оценил он улов и, наскоро одевшись, заспешил по тропинке, подпрыгивая для согрева. Вскоре он возвратился с ведром и узким ножом, которым незамедлительно принялся вспарывать рыбьи брюха и выпускать икру в ведро. Самих зубастых разбойниц Пипкин небрежно отбрасывал в кучу, рассчитывая заняться ими попозже. Поротые, на ветерке они не пропадут, а испортятся, так не велика беда: озерные щуки от бескормицы жесткие, лишь на котлеты годные. Чего их жалеть, пока нерест идет – только успевай выпутывай. Как ни спешил Иван, а всю рыбу к вечеру выпутать не успел. Пришлось оставить до утра в перепутанной сетке, рядом с поротой рыбой. Сверху штаны свои, мокрые от икры и слизи, бросил – завтра выстирает. Ничего не случится: собак на буровой нет, а другая живность за пять верст распугана.