Сень горькой звезды. Часть первая - [11]

Уйти бы тогда на каботажные рейсы, так нет – гордость помешала. Вот и доплавался... Может, жениться? Девчонки в поселке завлекательные мелькают. Учителки тонкими ножками сучат, а на звероферме есть гарная краля – кровь с молоком, глазищи как осенние омуты: и глубина и холод, не подступишься. А впрочем, какие наши годы? Тридцати еще нет, наколки можно не предъявлять, здесь они не в чести. А в остальном Жорка местным увальням не уступит. В былые годы у него осечек не случалось... Сколько хороших девчонок было, а женился на паскуде. Но мы еще покажем некоторым штатским... Брянцев не любил грустить подолгу, тем более в первом рейсе журиться не полагается. И он замурлыкал себе под нос свою любимую:

Я с детства был испорченным ребенком,

На папу и на маму не похож.

С пеленок увлекался я девчонками...

Эй, Жора, подержи мой макинтош.

– Эй, Жора! – гаркнул в самое ухо Борька. – Прямо по носу зверь плывет, наддай газку, перехватим!

Вывернувший из-за высокого мыса катер неожиданно оказался на пути пересекающего реку медведя, которого сильное течение далеко снесло от того места, где, перепуганный взрывом, он бросился в воду. Яростно выгребая, он оставлял позади пузырчатый след, подобно небольшому катеру. Расстояния от медведя до берега и катера казались примерно одинаковыми. От озорного желания побаловаться, померяться силами, Брянцев потянул ручку дросселя, и проглотившая усиленную порцию горючего «блоха» как бы подпрыгнула, опоясалась пенными бурунами и понеслась наперерез.

Тем временем Борька сменил дробовые патроны на картечные и щелкнул замком.

– Прижмись к нему поближе, я ему в ухо вмажу! – прокричал он истошно и зачем-то полез на палубу, закрывая Жорке обзор.

Азарт погони передался и Брянцеву. Инстинктивно еще «придавив железку», Жорка буквально впился в штурвал, всем телом ощущая вибрацию мотора, дрожание обшивки и каждый оборот гребного вала. Дистанция сокращалась.

Заметивший опасность медведь еще старательней заработал лапами. Вздыбленный шерстью загривок, возникший над водой, давал понять весьма недвусмысленно, каков нрав его обладателя. Но не способны состязаться четыре, пусть и могучие лапы, с шестью стальными цилиндрами, бьющимися в огненной лихорадке.

– На плаву не стреляй, утонет! – Жорка крутанул штурвалом. – Я его к берегу прижму. И с палубы спустись – лупнешься за борт!

Пока Борька перебирался обратно в кокпит, мишкина башка замаячила перед самым катерным носом. «Ударить форштевнем – утонет. Надо скулой и бортом отжать его к берегу, направить против течения, измотав, пригнать к яру, чтобы не выбрался, и под кручей забить на мясо», – соображал Брянцев, как о чем-то обыденном, вроде осеннего забоя кабанчика. Между тем голова зверя скрылась в непросматриваемом с судоводительского кресла мертвом пространстве перед форштевнем.

– Борька! Он, кажется, под левым бортом пошел, глянь! – Брянцев скинул газ до малого, а Борька метнулся к левому борту и взвел курки. В ту же секунду в обшивку правого борта стукнуло. «Промахнулся!» – укорил себя Жорка и сгоряча крутанул вправо. Медведя накрыло волной, он заглотил воды, хрипло вырыгнул и хватанул по стальному борту когтистой пятерней. Когти глухо звякнули по обшивке и, скользнув по ней вниз, зацепились за трубчатый спасательный леер, который у всех катеров «БМК» приварен вдоль ватерлинии. Почувствовав опору, в мгновение ока мишка ухватился за нее второй лапой, чтобы, собрав в комок, бросить свое напружиненное тело через невысокий борт навстречу обидчикам. Держитесь тогда, не мявкайте! Но, на их счастье и мишкину беду, солидный мишкин вес и круто заложенный руль резко накренили катер внутрь поворота. От неожиданности Борька брякнулся спиной на мешок с хлебом у правого борта, чем еще увеличил крен. Это его и спасло. Нависший над мишкиной башкой наклонный борт не позволил ему взобраться на палубу. Страшные когти, мелькнув возле Борькиной шапки, не удержались на гладком металле, и взревевший зверь плюхнулся обратно в волны.

Между тем катер завершил циркуляцию и заклевал носом на собственной волне.

Одуревший и до смерти перепуганный Борька никак не мог прицелиться на этой болтанке. Стволы ходили ходуном, вдобавок медвежья башка то и дело ныряла за гребни волн.

– Жми его к берегу! – благим матом заорал снова Борька. С этим возгласом убивец несколько запоздал, поскольку, пока медведь и катер выписывали на воде свои сложные эволюции, спорый стрежень сам принес их к песчаному яру, у подножия которого крутила ворожи суводь, а с береговой кромки завалился кроной в омут столетний тополь, да так и замер, вниз головой, протянув к небу, как бы в предсмертной мольбе, голые, но еще живые корни. К нему, как к единственной надежде на спасение, и рвался из последних сил вконец измотанный и перепуганный зверь. Вот уж близко спасение. Мокрое и оттого жалкое тело путается в ветках, цепляя сучья, оставляет клочья шкуры, но стремительно пробирается наверх, к кромке обрыва, за которой избавление от напасти и жизнь.

Но именно там, на неприкрытом ветками месте, зверь всего уязвимее для уже изготовившегося стрелка. И, едва передние лапы медведя коснулись земли, вдогонку, с нескольких метров, хлестнул картечный дублет. Кучно попавший двойной заряд жестоко ударил по тощей после зимовки медвежьей заднице, отдавшись над водой глухим шлепком.