Семья - [119]

Дальше, в глубине питомника, там, где пересекались расходящиеся в разных направлениях оранжереи и где зелень в наступающих сумерках быстро становилась черной, послышался тонкий, точно комариный писк, звук электромотора, который становился все резче и громче. Тележка для гольфа на полной скорости повернула за угол, а сидевший за рулем щуплый старичок напрягся, чтобы не выскочить из нее под влиянием силы инерции.

Он ненавидел это время сумерек. Как бы старательно он ни планировал свой день, ни смотрел на часы и ни сверял с цветом неба, сумерки всегда настигали его неожиданно, в тот момент, когда он был далеко от любимого теплого камина, от защитного кокона своей комнаты, куда убийственные испарения ночи не могли проникнуть.

Дон Джироламо направил тележку к стальной двери и нажал кнопку. Дверь поднялась, и он въехал внутрь. После этого дверь с шумом захлопнулась.

— Санто?

— Si, padrone.

Дон Джироламо позволил, чтобы ему помогли пересесть из тележки в кресло рядом с камином.

Специальные уголья горели очень ярко и сильно, в комнате было жарко, немного пахло дегтем — приятный запах, напоминавший ему о рыбацких лодках и верфях.

— Мой сын должен вскоре прибыть, — по-итальянски сказал Дон Джироламо своему слуге. — Он может появиться в любой момент. Пусть его не заставляют ждать и сразу проведут ко мне.

— Si, padrone.

Дону Джироламо, казалось, стало нечем дышать после такой длинной речи. Он откинулся назад в мягком кресле и начал сосредоточенно глубоко дышать, чтобы кислород дал ему еще немного пожить. Вскоре от этой непосильной работы он задремал.

Он спокойно спал, и перед ним всплывали воспоминания о маленьком городке Терразини, скорее даже рыбацкой деревушке на севере Сицилии, что на востоке Голфо ди Кастелламмаре. В двадцати пяти километрах к западу от Палермо. Близился рассвет. На горизонте уже показалась светлая полоска. Лодки — небольшие с толстыми стенками и круглым дном — возвращались домой. На корме каждой стоял мужчина и греб длинным веслом, а его товарищ сворачивал сети. Стоял сильный запах просмоленной пеньки. Лодки одна за другой подплывали к берегу, и мужчины доставали из них корзины с рыбой. Серебряные брюшки розовели в слабом свете зари.

Как все старые люди, Дон Джироламо спал чутко. Сквозь утренний туман над пристанью Терразини он услышал, как приехал его сын и с ним еще несколько человек. Он не стал открывать глаза и старался спокойно дышать. Старик ждал и слушал.

Кто-то застонал от боли.

— Смотри, чтобы ничего не ослабло, — сказал его сын, Винченцо.

— Ладно.

Это был голос его cuscinetto[114] Рокко Сгроя.

— Он может опять потерять сознание, — услышал он голос этого cretino[115] — Гаэтано Фискетти.

Еще один стон.

Дон Джироламо начал рассуждать сам с собой. Это ему померещилось. Его сын не настолько глуп, чтобы притащить сюда кого-то против его воли. Сюда не приходил никто, кроме членов семьи. Даже Фискетти здесь раньше не бывал. Нет, он был здесь один раз. Сразу после того, как его сын женился на Розали. И больше никогда. Он стал членом их семьи, но Дону Джироламо он не нравился.

Как же Винченцо посмел притащить сюда чужака?

— Охранник видел нас? — спросил Винченцо.

— Только меня, — ответил Рокко. — Он пропустил тебя, и этого, у которого вместо мозгов труха, и Тони, только потому, что я приказал ему пропустить.

Винченцо хмуро хмыкнул.

— Старик снимет с него голову. Дон Джи думает, что у него надежный охранник.

— Так и есть, — согласился с ним Рокко, — просто он мой племянник.

Притворяясь спящим, Дон Джироламо пытался вспомнить, который из его ночных сторожей был родственником Рокко. С ним придется расстаться.

— Ну, — сказал Гаэтано Фискетти, — мы будем его будить?

— Тебе что, не терпится получить по мозгам? — спросил его Винченцо. — Дерьмо собачье. Ты со своим сынком-ублюдком сделал жизнь моей Розали адом.

— Дон Винченцо, — вмешался Рокки, — сначала Клэмен руку приложил, а потом Фискетти.

— Вот и займемся сначала Клэменом, — согласился его хозяин.

— Зря мы Клэмена притащили к старику. Но все едино теперь уже.

И снова Дон Джироламо услышал приглушенный стон. Ясно, это Клэмен, молчаливый член этого сборища. Рот и глаза ему залепили пластырем, руки связали, скрутив за спиной, и кто-то сильный и жестокий — скорее Рокко, а не Гаэтано Фискетти — время от времени выкручивал ему попеременно то правую, то левую руку, чтобы лишний раз напомнить Клэмену о том, что карта его бита. У того руки онемели от боли.

— Сейчас правую маленько подкручу, — объявил Рокко.

Стоны стали сильнее, Дон Джироламо слышал их даже из-под пластыря. Рокко — надежный мучитель, у него хорошие инстинкты.

— Санто, — сказал Винченцо, — может разбудить il padrone?

— Non loso.[116]

— Пусть еще немного подремлет? Может, нам лучше прийти сюда через час?

— Нам придется рискнуть, — сказал Рокко. — Клэмен готов.

Грубый хриплый голос Винченцо дрожал от напряжения:

— Как мне не хочется беспокоить старика. Ну…

Дон Джироламо почувствовал, как его правую руку подняли с колен. Его сын поцеловал сморщенную кожу. Три раза. Потом он сказал:

— Дон Джироламо?

Старик заставил себя медленно открыть глаза. Он кивнул сыну и убрал руку. Потом медленно перевел взгляд с Винченцо на Рокко и с Рокко на Фискетти. Каждый наклонял голову как можно ниже, точно исполняя японскую церемонию приветствия, бормоча какие-то соответствующие фразы. Старик ни разу не взглянул на Клэмена.