Семья Тоггсов - [7]

Курзалъ былъ наводненъ публикой. Тамъ собрались тѣ-же леди и тѣ-же джентльмены, которые прогуливались утромъ по ллажу, а наканунѣ по дамбѣ. Молодыя особы въ коричневомъ платьѣ и браслетахъ изъ черной бархатной ленты торговали бездѣлушками въ кіоскѣ или предсѣдательствовали за столами, гдѣ шла азартная игра въ концертномъ залѣ. Здѣсь можно было встрѣтить маменекъ съ дочерьми-невѣстами, занятыхъ игрой, или гуляющихъ подъ звуки музыки, при чемъ молодежь усердно предавалась втихомолку флирту. Здѣсь попадались вертопрахи, которые прикидывались сантиментальными и вздыхали, или, наоборотъ, корчили изъ себя свирѣпыхъ усачей. Здѣсь сошлись: миссисъ Тоггсъ въ платьѣ янтарнаго цвѣта, миссъ Тоггсъ въ небесно-голубомъ и капитанша Уотерсъ въ розовомъ. Тутъ парадировалъ капитанъ Уотерсъ въ венгеркѣ съ золотыми шнурами; тутъ были: мистеръ Симонъ Тоггсъ въ бальныхъ башмакахъ, въ золотистомъ жилетѣ и мистеръ Джозефъ Тоггсъ въ синемъ сюртукѣ и гофрированномъ жабо.

— Нумера: третій, восьмой и одиннадцатый! — громко и отчетливо произнесла одна изъ молодыхъ особъ въ коричневомъ платьѣ.

— Нумера: третій, восьмой и одиннадцатый! — повторила, какъ эхо, ея товарка въ такой же форменной одеждѣ.

— Нумеръ третій вышелъ, — сказала первая дѣвица. — Нумера восьмой и одиннадцатый.

— Нумера восьмой и одиннадцатый, — отозвалась опять вторая леди.

— Нумеръ восьмой вышелъ, Мэри-Анна, — заявила первая.

— Нумеръ одиннадцатый! — возгласила вторая.

— Теперь всѣ нумера разобраны, леди; прошу пожаловать! — сказала первая.

Представительницы нумеровъ: третьяго, восьмого, одиннадцатаго и прочихъ столпились вокругъ игорнаго стола.

— Не угодно ли вамъ бросить, сударыня? — предложила предсѣдательствующая богиня, передавая стаканъ съ игральными костями старшей дочери дебелой дамы, окруженной четырьмя дочерями.

Между зрителями воцарилась глубокая тишина.

— Бросай, моя милочка Дженъ! — сказала дебелая маменька.

Интересное проявленіе застѣнчивости, вспышка румянца подъ прикрытіемъ батистоваго платочка, перешептыванье съ младшею сестрой.

— Душка Амелія, бросай за твою сестру, — продолжала видная леди и затѣмъ, повернувшись къ ходячей рекламѣ макассароваго масла Роулэнда, стоявшей вблизи нея, она прибавила: Дженъ чрезвычайно скромна и застѣнчива, но я не могу сердиться на нее за это. Безхитростная и простодушная дѣвушка такъ неподдѣльно мила, что я часто желаю, чтобъ моя Амелія больше походила на сестру.

Джентльменъ съ баками высказалъ шепотомъ свое восторженное одобреніе.

— Ну, что-же ты, дружочекъ? — произнесла почтенная маменька.

Миссъ Амелія бросила кости — восемь очковъ для сестры, десять для себя.

— Хорошенькая фигурка у Амеліи, — шепнула, дебелая леди сухопарому юношѣ позади нея.

— Превосходная!

— А какой нравъ! Я похожа на васъ въ этомъ отношеніи. Меня невольно увлекаетъ эта живость, эта бойкость. Ахъ! (подавленный вздохъ) я желала бы сдѣлать бѣдняжку Дженъ немного болѣе похожей на мою милую Амелію!

Молодой человѣкъ искренно согласился съ этимъ желаніемъ. Какъ онъ, такъ и господинъ съ баками, остались вполнѣ довольны.

— Кто это такая? — освѣдомился мистеръ Симонъ Тоггсъ у капитанши, когда особа низенькаго роста въ синей бархатной шляпѣ съ перьями была введена, въ оркестръ толстякомъ въ черной парѣ.

— Миссисъ Типпинъ, артистка лондонскихъ театровъ, — сообщила Билинда, справившись съ программой концерта.

Талантливая миссисъ Типпинъ, снисходительно принявъ аплодисменты и крики «браво!», привѣтствовавшіе ея появленіе, спѣла популярную каватину: «Дайте мнѣ сказать», подъ аккомпаниментъ своего мужа на рояли; послѣ того супруги помѣнялись мѣстами, жена аккомпанировала мистеру Типпину, который исполнилъ комическую пѣсенку. Вызванныя ею рукоплесканія уступали только бурному одобренію аріи съ варіаціями, исполненной на гитарѣ миссъ Типпинъ подъ аккомпаниментъ мистера Типпина на собственномъ подбородкѣ.

Такъ прошелъ вечеръ; такъ проходили дни и вечера Тоггсовъ и Уотерсовъ въ продолженіе шести недѣль. Блажь поутру, катанье на ослахъ въ полдень, прогулка по дамбѣ послѣ полудня, курзалъ по вечерамъ, и всюду одни и тѣ-же лица.

Въ послѣдній вечеръ, шесть недѣль спустя, мѣсяцъ ярко свѣтилъ надъ спокойнымъ моремъ, которое ударялось въ подножіе высокихъ долговязыхъ утесовъ какъ разъ съ достаточнымъ шумомъ для того, чтобъ убаюкать старую рыбу, не потревоживъ молодой. Въ этотъ тихій часъ можно было различить двѣ человѣческія фигуры (если-бъ было кому смотрѣть на нихъ), сидѣвшія на одной изъ деревянныхъ скамеекъ, разставленныхъ у края западнаго утеса. Мѣсяцъ поднялся выше по небосклону во время двухчасового странствія съ тѣхъ поръ, какъ эти фигуры усѣлись тамъ, между тѣмъ онѣ все еще не трогались съ мѣста. Толпа праздношатающихся порѣдѣла и разсѣялась; музыка странствующихъ артистовъ замерла въ отдаленіи; огоньки одинъ за другимъ зажигались въ окнахъ далекихъ домовъ; одинъ сторожевой солдатъ за другимъ проходили мимо, направляясь къ своему уединенному посту, а сидѣвшая парочка оставалась неразлучной. Нѣкоторыя части этихъ двухъ фигуръ прятались въ густой тѣни, но лунное сіяніе ярко освѣщало ботинку блошинаго цвѣта и лакированную палку. Мистеръ Симонъ Тоггсъ и капитанша Уотерсъ сидѣли на той скамьѣ. Они не разговаривали между собою, а молча смотрѣли на море.