Семья - [11]

«Так и есть, — злится он, рассмотрев, что к врубке ниши для машины еще не приступали. — Опять стой, жди их, когда сделают».

На огромной куче угля возле конвейера лежат навалоотбойщики. Курить нельзя, и они коротают время, рассказывая разные побасенки.

— Слышал я, был такой случай с одним господином, — доносится до Петра Григорьевича голос бригадира Калачева. — Идет он по Петербургу, поплевывает, тросточкой, как у них раньше водилось, помахивает. Вдруг на него оглядывается и останавливается такой толстенький буржуйчик. «Вы, — говорит, — сударь, плюнули мне в спину». А господин: «Виноват, сударь, а куда я должен вам плевать? Надеюсь, не в лицо же?»

Петр Григорьевич рассмеялся вместе со всеми: «Ох, и шельмец этот Калачев! В других бригадах чуть заминка, носы повесят, а он в смех человека тянет. Ишь, какие горки угля понаворочали. Если б не транспортники — ходко шло бы дело у них». Но тут же вспомнил о невырубленной нише.

— Василько, ты мастак басни разводить, а ниши-то нет? — говоря это, он и сам знал, что бригада Калачова тут ни при чем: уголь грузить некуда.

— А мы мигом, Петр Григорьевич, — отозвался, приподнимаясь на локте, Калачев. — Вот скачаем этот уголь, что на конвейере, и рубанем нишу. Опять из-за этих, — он кивнул вниз, к электровозу, — стоим уже сколько времени. Надоело с ними ругаться. Вы бы втолковали им.

Василько Калачев и Петр Григорьевич — старые товарищи. Лет пять назад Василько пришел в бригаду с другого участка. Тогда он еще носил полинялую форму выпускника горнопромышленной школы, небрежно выпускал даже из-под шахтерской каски рыжеватый упрямый чуб и на все замечания, что работает он вразвалку, с прохладцей, острил:

— Век длинный — горб нажить еще успею.

И может, укрепился бы в чистой душе Василька этот залихватский налет пренебрежения к хорошей работе, если бы не столкнулся он с Петром Григорьевичем.

В тот день Комлев пришел на работу пораньше: уже две смены он мучился из-за того, что добычная бригада искривляла пласт, и врубовка шла плохо. Бригада уже заканчивала отбойку, только внизу, станка на четыре от ниши для врубовки, у коренастого паренька в ремесленной форме что-то не ладилось: он явно отстал от товарищей и теперь, чтобы нагнать их, торопился. «Так вот кто мне портит для врубовки дорогу!» — гневно вспыхнул Петр Григорьевич, приметив, как неровно сбивал паренек нижнюю пачку угля.

Минут пять понаблюдав за ним, Петр Григорьевич подошел и тронул паренька за плечо.

— Выключай, — махнул он рукой. Тот сердито повернул чумазое и потное лицо, но молоток выключил.

— Чего?

— Ты играть сюда пришел, парень, или работать? — впился в него взглядом Петр Григорьевич. — Почему так рубишь? — и махнул рукой на нижнюю пачку.

— Как хочу, так и рублю, — обозлился уже уставший паренек. — Много приходит тут указывать, сами бы потянули лямку.

— Эх, ты, сопляк... — выругался Петр Григорьевич. — Дай сюда молоток!

И почти силой забрав отбойный молоток у паренька, включил его. Василько с недоверием усмехнулся, но вскоре почувствовал себя явно неловко: острая пика молотка, гулко гремевшего в руках Петра Григорьевича, уверенными и точными сериями частых ударов била нижнюю, оставленную Васильком пачку угля и настолько быстро подчищала забой, что за каких-нибудь десяток минут он был безукоризненно подобран.

А сюда уже подходили забравшие свой пай горняки, и, ловя их насмешливые, полные едкой иронии взгляды, Василько хмуро поеживался, ожидая, когда же Комлев устанет и отдаст ему отбойный молоток. Но тот все рубил и рубил и выключил молоток лишь тогда, когда оставшаяся часть пая Василька была забрана.

— Ну-ка, малец, — протянул он молоток Васильку, утирая пот, и в его голосе не было ни злобы, ни насмешки, как ожидал Калачев. — Так вот и руби, трудно разве?

— Нетрудно... — неожиданно для себя сказал Василько, не подымая глаз: ему стыдно было за свою резкость с человеком, который вот сейчас, после посрамления Василька у всех на виду, мог бы одним едким словом уничтожить, вогнать его в краску, но не сделал этого. И Василько доказывал каждый день Комлеву, что хорошо работать ему нетрудно, хотя попервоначалу и было очень трудно. Но такой уж Василько: лишь стиснет зубы, а молотка не отпустит, пока не вырубит свой пай. А там, как-то само собой, поближе узнали они с Комлевым друг друга — если вместе работаешь, это и нетрудно. Узнали, и что-то потянуло их друг к другу, словно были они отец и сын.

...— Ну-ка, ребята, кому сегодня нишу рубить, — давайте вниз, — встал Василько. — Уголь всем гамозом поможем отбросить, если транспортер не пойдет.

Вскоре ниша была вырублена, и бригада Калачева ушла. В это время подали порожняк, но неожиданно заклинились рештаки конвейера, и пока возился дежурный слесарь, прошло более часу. Подошедшая на смену калачевцам бригада Касимова принялась наваливать на конвейер уголь, едва транспортер пришел в движение. А Петр Григорьевич все ждал, он даже не возмущался: так бывало часто, лишь на сердце, ощущалось что-то гнетущее, тяжелое и твердое, как камень. В последние смены он никому ничего не говорил, ни с кем не ругался: ни с начальником участка, ни с главным инженером. Знал — бесполезно: исправят одно — добавится другое. Но, чувствовал он, терпение его вот-вот лопнет и тогда... Что тогда, он не представлял, но знал, что шуметь будет крепко и опять, как в прошлом году, дойдет до треста и горкома партии.